Был девятый час утра.
К подъезду большого меблированного дома, расположившегося на одной из центральных улиц Москвы, подошел человек средних лет, одетый плоховато.
В особенности пообтерся его котелок, совершенно выцветший местами и даже побуревший.
Пальтишко еще туда-сюда, казалось сносным и было, видимо, когда-то щегольским. Но обувь давно не чистилась, а низ брюк, в особенности на задках, совершенно обшуркался до бахромок.
Тем не менее господин этот самоуверенно, если не прямо-таки гордо, спросил швейцара, подметавшего лестницу и сени:
– У вас стоит Хмуров?
– Иван Александрович?
– Да, Иван Александрович Хмуров, прибывший с месяц тому назад из Петербурга.
– В четырнадцатом номере-с. Только они еще спят, – добавил раздумчиво швейцар, едва ранний посетитель сделал шаг по направлению к лестнице.
– Ну, для меня встанет, – ответил тот еще более самоуверенно.
– Галоши снять потрудитесь, – попросил его швейцар.
– Я без галош, – ответил он и пошел наверх. Потом, с площадки, он еще крикнул вопросительно:
– Где? Куда идти?
– Бельэтаж, направо, третья дверь.
Швейцар мысленно прозвал раннего посетителя «шантрапой» и был втайне уверен, что столь важный постоялец, как Иван Александрович Хмуров, не только через порог к себе в номер его не пустит, но с достойным внушением сейчас же с лестницы обратно спровадит.
Но швейцар ошибся в своих смелых догадках.
Гость постучался, правда, и раз, и два, и три, но добился-таки своего. Когда наконец изнутри помещения откликнулись: «Кто там?» – он громко ответил на «ты»:
– Отворяй, брат, свой пришел, Пузырев Илья Максимович.
Послышался шорох, потом затопали быстрые шаги, и щелкнул замок.
Пузырев вошел.
В двух шагах от двери стоял хозяин комнаты, одних с ним средних лет, но выше ростом и даже теперь, халате, наскоро накинутом на плечи, смотрящий молодцевато и красавцем. Однако лицо его выражало более нежели удивление и беспокойство: на нем отражалась тревога, как-то странно сочетавшаяся с наружною, привычною молодцеватостью Хмурова.
Но Пузырев если и подметил в нем эту тревогу, тотчас же, при первом взгляде на него, не придал ей никакого значения, быть может потому, что ничего иного, вероятно, и не ждал. Он сказал только:
– Что, удивил я тебя внезапностью моего визита? Извини…
– Признаюсь, да. К тому же такой ранний час… Я поздно вернулся…
– Очень жаль, – отвечал Пузырев с невозмутимым спокойствием и проследовал из маленькой, отгороженной передней далее, в подобие гостиной, где он сел.
Хмуров опустился на придвинутый к стене большой дорожный сундук. Пузырев продолжал тоном невозмутимого сознания своего права:
– Прийти к такому барину, как ты, позже было бы делом рискованным. Тебя, вероятно, застать только и возможно, что раненько утром.
– Ну нет, я иногда…
– Дело не в том, дружище, – перебил его Илья Максимович, – а раз я пришел, раз я тебя разыскал и застал одного, нам необходимо и потолковать с глазу на глаз…
– Да я ничего против не имею, – нехотя протянул Иван Александрович, только таким тоном, который ясно выражал совершенно противоположное. – Я даже сам с тобою все хотел повидаться или, по крайней мере, написать тебе… Только сегодня я ужасно устал, провел бессонную ночь и расстроен еще к тому… Нельзя ли, брат, Илья Максимович, отложить? До завтра бы нашу беседу отложить, право? А завтра я весь к твоим услугам.
Пузырев смотрел на него и улыбался. Он теперь не прерывал его, но ирония его улыбки говорила Хмурову ясно, что от него ему не отделаться. После краткого, хотя и довольно тягостного для него молчания он решился наконец сказать:
– Ты мне писал, но в такое время, когда я, ей-Богу, ничего не мог сделать. Я только что приехал в Москву, не успел еще оправиться от петербургского погрома…
– Знаю, знаю, – ответил с растяжкою Пузырев и бесцеремонно развалился в мягком кресле. – Я в данном случае не в тебя, Иван Александрович, и, сколько мог, никогда не терял тебя из виду.
Хмуров слегка побледнел.
– Да, – продолжал столь же нахально его гость, – я привык следить за участью моих друзей, и я всегда знаю, когда дела их идут на понижение и когда, наоборот, на повышение, как, например, в последние дни у тебя…
– У меня? Какой вздор!
– Стой! Подожди! Ты мне, Иван Александрович, прежде всего не лги.
– Я и не думаю лгать…
– А если у меня есть доказательства? – спросил, упорно смотря ему прямо в глаза, Пузырев. – Что ты тогда скажешь?
– Позволь, пожалуйста! Дай мне свободно договорить, выслушай меня не перебивая, и ты сам все поймешь.
– Говори, хотя, откровенно тебе признаюсь, я и так все знаю.
– Прекрасно, если знаешь! Тем лучше и для тебя, и для меня самого. Да, я действительно не скрою, что на этой неделе мне посчастливилось и я сделал небольшое, пустяковое дело, благодаря которому я действительно слегка оправился, но и только, а отсюда до полной поправки, до возможности делиться с другими и, как ты этого требуешь, дать другому тоже возможность снова встать на ноги, – еще очень далеко. Я ведь знаю, что ты от меня хочешь. Будь вопрос в каких-нибудь десяти, пятнадцати рублях, я не стал бы и спорить, я бы даже последнее заложил или продал, чтобы выручить товарища, но тебе ведь куш целый нужен, тебе сейчас сотни выложи да подай.
– Хорошо, ты кончил? – спросил его с презрительным спокойствием Пузырев.
– Разве я не правду говорю?
– Конечно, – ответил Илья Максимович, меняя вдруг спокойный тон на строгий и даже откинувшись от стенки кресла, где, казалось, он так удобно расположился. – Ты лжешь, и мне нетрудно будет тебе это доказать.
Если даже теперь он и сердился, то сдерживаясь, все-таки голоса не возвышал, а, напротив, точно опасаясь, как бы их не подслушали, говорил чуть ли не шепотом.
– Начать с того, что, отмеривая самому себе бессовестно широко, ты почему-то считаешь более справедливым, чтобы я довольствовался от тебя нищенскими подачками, точно в самом деле права наши, если уж на то пошло, не должны быть во всем совершенно равны.
Хмуров при этих словах невольно улыбнулся. Пузырев не преминул подметить улыбку и продолжал:
– Напрасно смеешься, брат Иван Александрович, и как бы тебе не пришлось, с утра посмеявшись, наплакаться к вечеру.
– Что это, угроза?
– Понимай как хочешь, но я еще не все сказал. В деле нашем мы с тобой были равны, пусть же и участи наши сравняются во всем. Ты считаешь для себя слегка оправиться – жить в бельэтаже первоклассных меблированных комнат, быть одетым чуть ли не у Жоржа, завтракать в «Славянском базаре», обедать в «Эрмитаже» и ужинать в «Стрельне» или у «Яра» да ездить на рысаках от Ечкина, так почему же ты думаешь, что для меня достаточно десяти, пятнадцати рублей?
– Во-первых, я этого совсем не думаю, – нетерпеливо ответил Хмуров.
