25.11. 1985 года особо опасный рецидивист Лимонов (*особо опасный рецидивист – ООР, статус неоднократно судимого лица по УК РСФСР 1960 года, являлся отдельным квалифицирующим признаком по ряду составов преступлений), проснулся в автозаке от густого милицейского мата.
«Убери машину, убери машинууууу от суда, от суда, отсюдаааа» – ревел старший конвойный «Уберииии». Внезапно начальственный рев сменился елейным лепетанием: «Павел Александрович… не узнал, Вам помочь дела донести? Уже бегу, бегу» и дальше бубубубу. После того, как старший конвойный, отнес дела в зал №2, шестерочный жигулевский движок капризно взвыл. Отогнав машину судьи Нского районного суда Князькина Павла Александровича, конвойный открыл дверь автозака, и устало крикнул: «На выход по одному». Сидя в конвойке, Лимонов подумал, что так привык к этим скверным запахам, бормотанию и скоплению людей, паршивому состоянию постоянного ожидания, что забыл обо всем, что было с ним за эту пару месяцев после последнего освобождения. А ведь было, было, было….
На свободе он и пробыл то пару месяцев, успев влипнуть в самый глупейший «гоп-стоп». Но до этого он познакомился с Наташкой. В свои 39 лет с пятью судимостями по разнообразным статьям родного УК и с куполами во всю грудь, он увидел ее голубые глаза и замер от удивления. Огромные ресницы делали ее совершенно беззащитной, так ему показалось. Это было пару месяцев назад, когда откинулся Кучерявый и по этому поводу шалман на ул. Речной гудел несколько дней. Когда Лимонов зашел в длинную комнату с жёлтым светом и чернеющими обоями, он увидел огромный стол, который ломился от консервов, дешёвой водки, кастрюлями с картошкой, капустой и селёдкой, а также огромное скопление его родной гопоты. И тут он увидел Наташку. Она не была красива и точно не в его вкусе, худенькая, среднего росточка, худое личико казалось совсем детским, если бы не морщины, да синяки. Большие красные натруженные руки каждый день мыли пол в общественном туалете на Октябрьской, длинные ноги под джинсами. «И откуда у нее джинсы», -пронеслось в голове у Лимонова. Но глаза цвета сказочных фонтанов посмотрели на Лимонова так, что ему захотелось забыть, что он делал все эти годы. Лимонов сел рядом с Наташкой, вежливо сдвинув кого-то босяка, спросил ее:
«Простите, не возражаете».
«Не возражаю», – Наташка еще раз посмотрела на него своей синью глаз и отвернулась.
Дикая беспредельная пьянка продолжалась всю ночь, упившийся вусмерть сброд расползался по ночным улицам. В парадной соседский бычара, не известный Лимонову, схватил Наташку за грудь и стал обнимать. Лимонов взял его за горло и слегка ткнул в грудь заточкой, что поменял пару часов назад у Гавроша на бутылку водки:
– Отвянь, гниль.
Тот отпустил Наташку, тихо матернулся и скрылся в темноте. Наташка взяла Лимонова за руку, провела по наколкам:
– Сколько ходок, милый?
– Без малого пять, недавно откинулся.
В Наташкиных глазах мелькали чертики:
– Пошли, а порежешь кого, зеленкой лоб намажут, – и поцеловала его.
Сладкий капкан длился то ли неделю, то ли две, Лимонов не помнил, где спал, что ел, что пил, видел только голую Наташку, ее голубущие глаза и огромные ресницы. Потом Наташка пошла мыть туалет своими красными ручками, которые он целовал.
В конвойке грохнула дверь «Лимонов на выход 2 зал руки за спину»
Адвокат Родькин проснулся в 7.05 совершенно пьяный и увидел знакомое жёлтое пятно на потолке. «Дома, слава Богу», – пронеслось в голове. И вдруг справа он увидел изгиб ослепительно белой женской ножки, которая слабо дернулась. Родькина обожгло «Где жена? Аааа на даче, точно». Ножка принадлежала длинной белобрысой девице с вытянутым слегка лошадиным, но не лишённым привлекательности лицом. Девица была длинна и худа, белесые ресницы, ямочки на скулах, огромный рот был приоткрыт, дама похрапывала. Родькин вздохнул и вспомнил, как Валерик вчера пришел к нему домой с двумя девушками, как они выпили весь его бар и танцевали, как он успокаивал соседей. «Кочмарь, жене настучат, ужос», – пронеслось в голове. Он сел на кровать, посмотрел на спящую женщину, она безмятежно откинула руку, обнажив торчащие соски маленькой груди.
Мозг Родькина взорвался, он вспомнил, что девицу зовут Анна Семенович и что до того, как выпить литр водки она хвасталась, что ей надо идти утром в суд, где ее будут судить за разбой. Слабые отблески воспоминания о вчерашнем, услужливо донесли до его мозга историю, как Анька с двумя подругами избила до полусмерти дочку директора школы, а одна из них сняла с руки часы. Мозг шепнул Родькину: «Разбой, если у Князькина, то 5,5 лет за счастье, а если не явится в заседание, то точно реально, если явится, то можно на хулиганку с эксцессом». И тут мозг добил Родькина. Он явственно вспомнил, что на 12 часов у него назначено дело у Князькина и что вчера ему Валерия, его заведующая, расписала судебную повестку. Фамилия на повестке была Семенович.
Наташка проснулась в 8 часов в одежде, рядом на кровати сопел какой то голый мужик. За шкафом картинно громко фальцетом то повизгивала, то стонала Танька, гремели пустые бутылки, скрипела кровать. Наташка села, лежащий будто невзначай схватил ее за грудь, она грубо выругалась, с размаху ударила его по лицу и стремительно соскочила с кровати. Танька тотчас перестала стонать, раздалось бормотание мужского голоса, и деловито спросили: «Таша, сегодня Лимона судят, сколько дадут то?». Наташка злобно бросила: «Тебе бы все ерзать, сучка, дадут по полной за два разбоя, лет 15». В комнате умолкли. Слышно было, как в комнате кто-то слез с Таньки, зашуршала одежда и огромных размеров мужик зашел на кухню, заполнив собой все небольшое пространство. Это был Кучерявый, он закурил, сказал: «В натуре, дай адрес терпил, я побазарю, Лимон только один гоп-стоп делал, второй не его». Наташка с отвращением выпила полстакана водки, сунула в огромную лапищу Кучерявого бумажку и выпорхнула из квартиры.
Судья Князькин мог выпить очень много. Иногда, когда кончалась водка, он мог выпить из горла поллира сухого красного, это его даже трезвило. Сам он был как суковатый чурбачок, который не каждый и не с одного раза разрубит, плотный, крепко скроенный. Князькин всегда твердо стоял на своих огромных ногах, ничего и никого не боялся, а когда удивлялся, что было редко, то смешно смотрел сквозь свои толстые очки. О его неизменной жестокости, как судьи, ходили легенды, что подтверждалось надписями на всех стенах окрестных ИВС, где были изложены и нарисованы подробности его сексуальной жизни и жизни его близких родственников. В этот отвратительный вторник, Князькин с утра был совершенно пьян, пил он один, потому что собутыльники, как правило, пытались все время выяснить, берет он взятки или нет. А он, как ни странно, никогда не брал.
