Реквием
Дождь. Дождь. Дождь.
За окнами вспухает напасть. Может быть, небесные хляби разверзлись настежь и навсегда.
– Что же т а м произошло? – спрашивает профессор Дайон.
Обоим не по себе. Мокрые следы на паркете – следы Николаса, от дверей к столу. Вода, доминанта внешнего мира, стекает с его одежды и похотливой лужей расползается по полу.
– Не знаю. В Браззавиле тоже льёт, – отвечает он, – нескончаемый тропический ливень.
– Проклятая внезапность, – говорит профессор, – хотя многих, меня – тоже, мучили предчувствия… и вот, настоящий катаклизм.
– Потоп, всемирный потоп, – соглашается Николас.
– Никто не знает, – говорит профессор, – никто, всё в руках Божьих, но пока отовсюду плохие известия.
И оба молчат. Пальцы профессора выстукивают суетливую дробь.
– Что же с ним случилось? – спрашивает он.
– Нам не дали встретиться, – отвечает Николас, – он на запретной территории, пришлось вернуться ни с чем.
– И ничего нельзя было предпринять? – спрашивает профессор, опасаясь, что в интонации или во взгляде появится укоризна, – голубчик, ведь посылая вас в Браззавиль, я надеялся, что вы проявите максимум предприимчивости.
– Я пытался, – сокрушается Николас, приложив руку к груди, – но всё впустую, правда, добился встречи с проводником. Отвести меня туда, на эту территорию, он отказался. Пройдоха, и чего-то панически боялся – вот что было заметно. Я ушёл ни с чем.
– Господи, – восклицает профессор Дайон, – на суд Твой и милость Твою прегрешения наши. Наверное, я был прав в своих опасениях…
Отсюда, с высоты предпоследнего этажа университетского кампуса видна прерывистая плотность дождя и полновесная неприступность туч. И они, старик и юноша, уравненные назревающим изменением, встают, подходят к окну и видят, как по улице, раздробленной чернеющими боками зданий, вскипает тугой поток, заливающий припаркованные автомобили. Как спасаются бегством люди. Как сквозь небеса прорастает жирный ствол молнии с пульсирующими ветвями. И слышат, как потом, спустя надменное ожидание, раздаётся оглушительный, разрывающий мозг и вены треск грома – реквием прошлому, симфония вечности.
Грант и грани
Бас лектора витал, вибрируя где-то под потолком.
– Господа, всё гениальное просто, но вовсе не легковесно! Желаете опровергнуть?
Лес рук в аудитории. Студенты обожали доктора Риколли, как вообще ученики любимого учителя. Или верующие – любящего пастыря.
Томас Риколли взял от природы сполна, но вряд ли в той же мере осознавал себя. Атлет с внешностью римского легионера – любому лестно, но не ему. На тридцать втором году жизни Томас, уже доктор наук, преподавал социологию в университете и ощущал себя константой на числовой оси. Что бы ни происходило – слева от него со знаком минус или справа со знаком плюс – он оставался находчивым в отношениях и вдохновенным в работе. Фундаментальная онтология даже в Оксфорде отпугивает студентов, как хлюст престарелых девственниц. Её выбирают фанатики, готовые ради науки, если не оскопиться, то принять обет безбрачия. Класс доктора Риколли к изумлению коллег быстро разросся и переместился в просторное помещение. Томас не вещал, как это практиковали его маститые сослуживцы. Он вопрошал, побуждая откликаться, добиваясь созвучия с учениками.
– Тогда вопрос, – продолжил доктор Риколли, заговорщически подмигнув залу, – что есть онтология? Да, Николас.
Николас, вместилище энциклопедической памяти, взвился, как прилежный школяр, словно ему одному предназначался вопрос:
– Непредметная системность бытия – истинное условие возможности сущего.
– В самом деле? Ну и что сие означает, мистер умник? – подзадорил его доктор Риколли.
Николас слегка смешался, но неожиданно в аудиторию вошёл профессор Дайон. Постный старик, декан факультета социологии и антропологии. Студенты поскучнели. Все, кроме Николаса – он был надеждой и гордостью декана.
– Всего на минутку, – извинился профессор Дайон с сожалеющим жестом.
Томас, сокрушённо разведя руки, последовал за ним.
– Доктор Риколли, мои поздравления, грант утверждён.
Томас вернулся в аудиторию, и его взгляд остановился на Николасе.
Три года назад мир, а с ним и доктор Риколли, узнали о существовании «Врат». Томаса будоражили потуги специалистов изучить феномен. Врата являли собой непостижимый разлом между отвесных скал, весь зачехлённый туманом. Исследователи входили в мучнистую призрачность и выходили. Выходили не все. Те, кому повезло вернуться, рассказывали с неохотой – туман, отказы навигационных систем и путаный путь обратно. Вот и вся прибыль. Вскоре власти, чтобы избежать дальнейших потерь, объявили Врата с окрестностями запретной зоной. Врата себя никак не проявляли, и со временем интерес к ним иссяк. Но не у доктора Риколли – заручившись поддержкой профессора Дайона, он принялся хлопотать о гранте. В ожидании решения изучал язык суфилов – племени «Хранителей Врат», как они себя называли. Они же озвучили Легенду и вместе с нею представляли сильнейший научный интерес, возбуждая у доктора Риколли профессиональный зуд. Суфилы не поклонялись ни вездесущему Богу, ни языческим, одухотворяющим предметы, божкам, но не отрицали высшей, превосходящей логику, сущности. Ещё одно обстоятельство волновало Томаса. По непроверенным сведениям естественные явления протекали здесь своеобразно, если не сказать вопреки законам природы.
И, наконец, долгожданный грант! Что посулила Учредительная Комиссия, и как власти Конго обзавелись позволением Bождя cуфилов на проживание в племени белого человека, оставалось загадкой. Сборы и перелёт запечатлелись в памяти Томаса тускло. Но были, раз он оказался в джунглях с Ньягуто и двумя носильщиками.
Граница и соприкосновение
Мистера Ньягуто, проводника, отрядили сопровождать доктора Риколли от столичного аэропорта до границы с владениями cуфилов. Там, у Граничного Камня, по заверениям Ньягуто, его встретят люди племени. Но как и когда – неясно. Суфилы непредсказуемы – кроме Врат их мало что интересует. Томас мысленно отследил цепочку событий, позволивших ему оказаться в тропиках. Оксфорд, Конго, Браззавиль и проводник Ньягуто. Ему подошло бы прозвище «жук». Хитрый, до умиления, жук. Перед путешествием Томас, вняв его намёкам, поощрил безделушкой – вторым подарком после вручённого в Браззавильском аэропорту. Далее они долгих четыре дня пробирались по джунглям на крутолобом внедорожнике «Ранглер Рубикон». Конструкция автомобиля отвечала повышенным требованиям проходимости, и он упорно одолевал бездорожье. Молодые, гибкие, ещё не окрепшие ростки прогибались под напором мощного кенгурятника. Затем они поредели, взамен густо сдвинулись вековые стволы. Джип с водителем пришлось оставить и дальше двигаться пешком – под болтовню Ньягуто и безмолвные хлопоты носильщиков. Томас попытался вытащить из проводника интересующие подробности, но тот увиливал от прямых ответов. Чем, например, отличался Граничный Камень от других придорожных? Этого Томас так и не успел уяснить. Проводник отбежал в сторону, поднял с земли увесистый булыжник, с виду любой попавшийся, приложил ко лбу и торжественно провозгласил:
