…где брат твой, Авель?
Разве я сторож брату моему…
Шотландия, Брихин, декабрь 1557
Теперь, когда ее уже почти год нет в живых, мне самому осталось не так уж много.
И потому никто не подтвердит, но и не опровергнет мои слова.
Шотландия, Ист-Лотиан, октябрь 1507
Эсток вошел в живую плоть до упора.
Даже под стеганым охотничьим дублетом видно было, как вздулись мышцы предплечий, пока он удерживал секача на границе неизбежной смерти, не давая сорваться в жизнь. Я смотрел на него и думал, как же мы с ним различны, различны во всем.
Упор эстока устоял, кабан хрипел, псари отгоняли плетьми собак, вгрызающихся жертве в подбрюшье и горло. Адам, взмокший от тяжкой работы, полоснул по трепещущему кабаньему животу дагой так, что открылась глубокая рана. Взял мою правую руку и окунул в кровь. А после указательным пальцем своей, также окровавленной, начертил литеру у меня на лбу. Я смотрел на ладонь: ее покрывала пеленой кровь – блестящая и липкая, она пахла сначала свежей жизнью, затем, свертываясь на воздухе, – смертью.
– Это только начало, – заметил Адам. – Ты же – unblessed hand, Джон…
Начало и конец для тебя, Джон Хепберн.
Но что я тогда знал о конце? И что мог подозревать о начале?
Ясным полднем в конце октября мы отправились в леса вблизи Трапрейна. Мы – это я и Адам, понятное дело, Адам Хепберн, мастер Босуэлл, мой старший брат, старший сын и наследник господина графа. Мне сравнялось десять в том году, и вот он желал не просто приобщить меня к таинству охоты, но ввести во взрослость, обозначить, как мужчину. Ибо мужественность – то, к чему я подходил постепенно, последовательно, то, что искал всю жизнь, однако постиг, когда уже и не ждал. Возможно, потому что путь мой начался не как у всех: по достижении шести лет троих из нас, каждого в свой черед, оторвали от Хейлса, Адам отправился пажом в дом своего деда Хантли, Патрик и Уилл оказались у Хоумов. Отец не отпустил Уилла и Патрика в Нагорье, предпочтя родню по бабушке. Не могу сказать, что безбашенность этой семейки пошла моим братьям на пользу. А после по ним прошлись Сомервиллы и Гленкэрны – двое средних сыновей Босуэлла появлялись дома лишь изредка, только чтобы чинить неприятности младшему. Я же именно в шесть перенес весеннюю лихорадку, надолго меня ослабившую, чем еще раз подтвердил бытовавшее у отца ощущение моей никчемности. Мать не доверила меня пажом никому. Джон станет мужчиной, сказала она, независимо от того, что вы о нем думаете…
Кабана подколол я, но добил его Адам. Правду сказать, в охоте самое любопытное выследить, не именно нанести удар, но брат в тот день требовал удара. Мы спустили собак и несколько минут смотрели, как секач расшвыривал их – он очень хотел жить, но, кроме того, глубинная ярость бушевала в нем от того, что твари эти, лающие вокруг, смеют покуситься на его свободу.
– Давай, – торопил мастер Босуэлл, – ну же! Выбери момент, ничего сложного…
Тогда мне не нравилось убивать. Я и вообще жил в мире, большая часть которого мне не нравилась, но примириться, склониться – то был не мой путь. Также начатый после шести.
Свежевали и разделывали тут же.
Мы чувствовали себя королями жизни, не знаю, как Адам, а я уж точно: уйти на сутки из Хейлса – что может быть лучше? Что может слаще отпечататься в памяти? Запах ранней осени в листве, во влажной земле, солнце на лице, запах свежей крови, запах разжигаемого костра, согревающего, обещающего негу, отдых усталым мышцам. В седле я блаженствовал, в драке освежался, однако и протянуться возле огня всегда был не прочь. Мардж говорила мне, что я – кот, недоразумением посланный на землю человеком. Камышовый кот с берегов Тайна. Я люблю осень, хотя три утраты в моей жизни произошли именно осенью. Но это было потом. Тогда же, прикрыв глаза, я валялся на плаще у костра, следя, как радужные пятна плывут в щель полусомкнутых век, дробятся между ресниц… Адам же говорил. Со мной он чувствовал себя достаточно спокойно, чтобы почти всегда говорить. В бремени безупречности, которое висело на мастере Босуэлле, в броне совершенства появлялась трещина уязвимости, блик тепла – и в такие моменты я его особенно любил. Меня ему можно было не опасаться.
Раймонд Луллий, Мэлори и его «Смерть Артура», Жоффруа де Шарни, Вегеций… господин граф, не скупясь, набивал библиотеку Хейлса наилучшими образцами литературы, трубящими о рыцарстве, ибо надо же было манерами соответствовать свежеобретенному титулу, если не ему, то его сыновьям. Наследник Босуэлла должен был стать идеальным рыцарем, цветом рыцарства – выше, чем пресловутый Дуглас, – должен явиться красой и гордостью королевского двора. Вот только никто не спрашивал Адама, в какую цену доставалось ему то цветение добродетелей. Адам зачитывался романами, был поэтичен. Я же – нет, волшебный мир был сызмала чужд для меня, я видел вокруг лишь жестокую плотность реального мира, его хрящи, связки, жилы, мясо, содранную с него шкуру. И все это, правду сказать, казалось мне ничуть не менее привлекательным.
Адам приподнялся с плаща, чтобы подтолкнуть в огонь выпиравшую ветку. В этом был он весь – даже на огонь не способный смотреть спокойно, чтоб не принять участие. И продолжил начатое сравнение:
– Вегеций говорит прямо: молодой человек, сурового вида, со взглядом непреклонным, с прямой шеей, широкогрудый, крепкого сложения, с мускулистыми, крупными руками и длиннопалый, с широкими коленями, но узкими бедрами, и достаточно быстрыми ногами для бега и прыжков. Кажется, ты вполне подходишь под описание.
Мы спорили о том, какое тело необходимо мужчине, чтоб преуспеть в бою.
– Скорей уж, ты, Адам. Широкогрудый и с большими руками…
– Дело наживное. Тебе десять, и ты растешь. Нарастишь!
Вообще-то он тоже еще рос – но уже больше в мясо, вширь, чем ввысь. В шестнадцать Адам Хепберн был почти на голову выше собственного отца, и только ему господин граф позволял подобное превосходство. Что Уилл, что Патрик, бедняги, сами собой начинали сутулиться, оказавшись вблизи родителя. Меня же чаша сия миновала. Мне было десять, верно, но я уже и тогда отличался от братьев, и знал это. И знал это не только я. Поэтому я просто кивнул. Это же Адам! Он не способен жить по-другому – только верить в хорошее, поступать наилучшим образом.
