Ниду шла по пыльной дороге, держа в одной руке подол от сарафана, а в другой палку для Ифти. Она еще только успевала замахнуться, а Ифти уже бежал вперед, взбивая лапами пыльную пену. Вдалеке уже виднелся водораздел, но нужно было еще пройти мимо отвесной скалы Кара-даг, про которую вечно рассказывают местные старухи. Никто в деревне Ий-Ман давно уже и не верит их свистящему шепоту, но все-таки проходить мимо Кара-даг лучше на цыпочках и уж точно ни с кем не разговаривать.
Еще совсем маленькой, когда отец еще был жив, а у бабушки было на сто морщинок меньше, Ниду придумала способ, как не бояться и не забыть, что нельзя говорить ни словечка. Она придумала считалку, которую повторяла про себя до тех пор, пока мрачный каменный склон не заканчивался и не начинался ручей: раз-два-три, мне не холодно внутри… раз-два-три, на меня не посмотри…
Старухи в деревне говорили, что лучше пробежать бегом, близко-близко к подножью, чтобы Кара-даг не смогла тебя увидеть. Ниду как-то спросила у своей бабушки Айнуш, почему все так боятся Кара-даг, почему никто никогда не пытался на нее забраться? И почему все молчат, когда идут за земляникой или можжевеловыми шишками?
– Слава старцу Эппе, пусть господь бережет его душу… – говорила бабуля Айнуш, – Эппе однажды спас одного нашего юношу от взгляда Кара-даг. Но если уж гора решит на тебя посмотреть, ты больше никогда не сможешь быть моей маленькой Ниду.
– А разве скала может посмотреть? А как я узнаю, что она меня увидела? – спрашивала Ниду.
– Ты сразу поймешь, отведи господь! – бабушка Айнуш перекрестила внучку. – Все глаза мира сразу посмотрят на тебя.
Ниду уже подходила к скале, к привычному, абсолютно мёртвому куску пути. Здесь никогда не было никаких звуков, ни ветерка, ни птичьего щебета, ни даже стрёкота цикад.
– Ифти, Ифти! Ну-ка ко мне! Иди рядом! – Ниду было как-то не по себе и она хотела быстрее пройти неприятный отрезок, взяв собаку за веревочную петлю на ошейнике.
– Ифти… – шепотом сказала Ниду и наступила на тень от скалы. Ифти звонко гавкнул, тень вздрогнула, а Ниду так испугалась, что со всех ног бросилась бежать обратно домой, бросив и палку и бочонок для можжевеловых шишек.
Зайдя домой, она сразу открыла плетеную дверь бабушкиной комнаты, чтобы рассказать, как Ифти залаял прямо у подножья Кара-даг. Бабушка сидела на кровати. Её тонкие седые косицы лежали на худых плечах, а огромные глаза не отрываясь смотрели на внучку. Ниду замерла на пороге комнаты и за окном увидела отца – он стоял в зарослях свекловичного тростника и смотрел ей прямо в глаза.
– Раз-два-три, мне не холодно внутри… – Ниду так и стояла на пороге комнаты, – Раз-два-три, на меня не посмотри…
Стук деревянной палки всегда выдает идущую за продуктами или прогуливающуюся по берегу старушку Айнуш. Сухое и звонкое “цуи-уа, циа-у” и потом гулкое “тонк-тонк” – это она выходит из комнаты со скрипучими половицами. “Крак-крак-крак” – идет по вымощенной камнями дорожке. “Пуф-пуф-пуф” – срезает через мокрый после дождя палисадник. “Хосс-п, хосс-п” – мелкая галька вдоль кромки моря разбегается от её дубовой клюки.
Каждый мальчишка в деревне у Холма мечтал походить с такой палкой хотя бы денек: нет ничего удобнее для понарошечной стрельбы или бешеной скачки козлом вокруг уставшей матери. Но старушка Айнуш, с тех самых пор как её любимая внучка пропала у скалы Кара-даг, никогда не выпускала из рук черную резную клюку с гладкой латунной ручкой.
Сегодня солнце почти не светило и казалось, что утро с трудом договорилось с ночью, чтобы, наконец, наступить. Звуки были ватными, воздух – холодным, бельё на веревках деревенских хозяек – мокрым, а детский сон таким же крепким и сладким, как чай старушки Айнуш. Она доедала булочку с изюмом, когда в дверь постучали.
Цуи-уа, циа-у, тонк-тонк-тонк.
–Кто там? – спросила старушка. Никто не отвечал, не дергал ручку в нетерпении и не шуршал бумагой от халвы. Приходить в гости к Айнуш без халвы или хотя бы ореховой нуги в деревушке не рисковали.
– Да кто там, наконец?! – старушка отставила палку в сторону и, держась за поясницу, вдела цепочку в чугунную петлю и осторожно приоткрыла дверь. Поводив через щелку одним глазом то влево, то вправо, Айнуш загремела затворами и попыталась рукой нащупать гладкую ручку клюки в углу. Но натыкалась то на паутину, то на плащ, висевший на ржавом гвозде, то на трость зонтика, то на спящего на табурете кота Эрме. Айнуш растерянно стояла посреди утренней голубоватой темноты прихожей и всматривалась в тот угол, где только что оставила свою палку. Там ничего не было. Айнуш распахнула дверь, тяжело шагнула через порог и по привычке выставила вперед себя руку, держа невидимую клюку. Несколько минут она то оглядывалась на дверь, то всматривалась в заросли свекловичного тростника за калиткой. Ни у соседских домов, ни у колонки с водой не было ни души, даже для молочника еще было, кажется, рановато.
Вернувшись в прихожую и заперев дверь, Айнуш увидела свою клюку, стоящую в углу. Именно там, где еще недавно она и должна была быть. Кот, плащ, зонт, утренние сумерки – всё было на своих местах.
– Ты где была?! – прикрикнула старушка в угол и ухватила палку за латунный нос.
Она так обрадовалась находке, что не стала долго раздумывать над странным исчезновением, списав его на свою невнимательность и раннее утро, в котором иногда всё так перепутается, что кусочки снов нет-нет, да и проскользнут в дневные дела.
Тонк-тонк-тонк – шла Айнуш, крепко держа в руке свою верную помощницу.
– Хоть бы чай не остыл, пока я тут хожу, кто-тамкаю не пойми кому, – посетовала старушка и села в плюшевое кресло. Чай все еще дымился тонкой серой змейкой над светло-коричневым озерцом.
– Ты чего такой горячий? – Айнуш обожглась и отставила чашку. – Интересно, я смогу, наконец, позавтракать?!
На столе, рядом с откушенной булочкой и чаем вдруг появился бутерброд с козьим сыром и кровяной колбасой, гречишные блинчики и сливовое варенье. Старушка Айнуш замерла, вцепившись в плюшевые подлокотники, и не могла пошевелиться. Она с опаской тронула блюдце с вареньем и быстро одёрнула руку. Блюдце как блюдце. Потом быстро клюнула крючковатым пальцем сыр. Это утро было таким странным, что хотелось скорее рассказать о нем соседке Лидэ.
Опершись на свою клюку, Айнуш быстро вышла из комнаты, звякнула калиткой и – пуф-пуф-пуф – зашагала по тропинке. Ей казалось, что палка уже не была такой удобной, как раньше. Она как будто не хотела шагать вместе со старушкой, а капризничала и плясала. Больше не было под руками уверенной, твердой опоры. Айнуш остановилась. Клюка подалась вперед своим резным тельцем и развернула старушку в сторону. Палка стала сама ударяться об землю, каждый раз делая небольшой шаг так, что старушке пришлось только поспевать за своей новой хозяйкой.
