Конец ноября выдался дождливым. Небо продолжало хмуриться, и похоже в этом году погода не собиралась радовать жителей Лондона солнышком. Но мне необходимо выгулять собаку, зайти на почту и отправить письмо моей бабушке в Ирландию. По пути можно заскочить за сухим кормом в супермаркет, похватать орешки и замороженные наггетсы.
Впопыхах накинула плащ, забрызганный каплями дождя от предыдущего раза. Вот не видела смысла стирать его, если завтра вновь испортится погода.
Арнольд уже сидел у двери, в нетерпении виляя хвостом. Ему было плевать на погоду. Он любит улицу просто потому, что всегда может приударить за очередной породистой красоткой в парке. Он у меня сердцеед. За три года Арнольд и мое сердце покорил настолько, что ревновала его даже к дереву, на которое он писал.
Сегодня все валилось из рук. Мы давно должны были выйти, а я искала ключи от квартиры. Арнольд громко тявкнул, чтобы поторапливалась. И тут наконец увидела ключи – на крючке под пальто. Дурацкая манера хранить вещи не на своих местах. Вечером пришла с работы, бросила ключи, а на утро забыла где. Да, это я – Бетти Брукс. Маленькая неуклюжая Бетти, которая, найдя ключи, начала распутывать поводок. Давно нужно купить новый, но я же лентяйка. Да, Арнольд не раз срывался с поводка, завидев симпатичную самку, но это ничему меня не научило.
Прикрепив ошейник, погладила пса по загривку, который топорщился и делал моего пса еще пушистее. Собаку подарила мне подруга три года назад после того, как умерли мои родители. Белоснежный Арнольд стал моим ангелом-спасителем, иначе бы меня поглотила в пучину тяжелая депрессия.
Осиротев в один день, думала, что уже не вернусь к нормальной жизни. Тогда появился он – мой Американский эскимосский шпиц.
Мы вышли на лестничную площадку, и дверь почти была закрыта, когда мой телефон на трюмо напомнил, что я его забыла. Подруга – Дженна – знала, когда нужно позвонить.
– О, привет! – сказала в трубку, подтягивая поводок к себе, чтобы мы с Арнольдом могли поехать на лифте. – Как раз на почту собралась… Да, подруга, ты же знаешь, что мне больше некому писать, кроме моей бабушки… О чем ты говоришь! Моя девяностодвухлетняя бабушка и интернет – это все равно, что ты жареную рыбу польешь клубничным сиропом со сливками, – подруга громко расхохоталась так, что Арнольд навострил свои треугольные уши.
Затем Дженна напомнила мне об обеде. Она решила пригласить меня перед своим отъездом в отпуск.
– Конечно же, не забыла! Отпуск. Как это мило. Верю, что ты с Джорджем и Мэтью проведешь незабываемую неделю в Блэкпул.
Пока Дженна трезвонила о том, в каком отеле они остановятся и какие достопримечательности собираются посмотреть, мы с Арнольдом свернули к парку, чтобы он сделал свои дела прежде, чем мы выйдем на чистую улицу.
– Что? Я? В отпуск? Брось, Дженна, за шесть лет ни разу никуда не ездила. Не с кем и некуда… О, нет! Вашу семейную идиллию ни за что на свете не нарушу. Я с вами буду как долбаная нитка на платье, которую захочется отрезать и выбросить.
Арнольд потянул меня вперед, пришлось попрощаться с Дженной. Мой пес заприметил подружку.
Дождавшись, пока он полностью обнюхает ретривера с бантиком на голове, поболтала с хозяйкой собаки. Но любительница воды, заприметив фонтан, потеряла всякий интерес к Арнольду и увела от нас женщину. Чему я была рада, ведь теперь мы могли идти на почту.
Дождь не переставал моросить, но мы все же добрались до почты, где я с легкой душой отправила письмо, расплатилась, и мы продолжили выполнять наш четкий план.
Проходя мимо телеги с горячими хот-догами, я чуть не захлебнулась слюной. Давно не ела. Поэтому, подмигнув своему псу, попросила два сочных хот-дога. А пока ждала и расплачивалась, Арнольд как-то незаметно умудрился сорваться с поводка. И заметила это, когда он уже бежал к дороге.
– Арнольд! – крикнула, спеша засунуть кошелёк в сумку. – Стой!
На противоположной улице шла женщина с терьером, Арнольд умел отличать самок. Он их чуял за версту. Как настоящий кобель, пёс мчался к ней.
Наконец, справилась с кошельком. Вдруг услышала визг тормозов… удар… и звук, как будто из плюшевого мишки, если на него нажать.
Подняла голову, и в моих глазах застыл ужас.
– Мистер Колин Арчболд, примите наши искренние соболезнования, – сказал Альберт Алрик, подавая влажную ладонь для пожатия и добавил, – я был правой рукой Эдварда. Это огромная потеря для всех нас.
Колин кивнул. Ком в горле встал.
Следом за Альбертом шел Джейкоб Дэсс, а за ним Колби Сигрувс – исполнительные директора, работающие на его брата. Колин видел их впервые в жизни, но перед похоронами хорошо изучил список приглашенных людей.
Каждый пытался выразить глубокое сочувствие, но никто не понимал, что значит потерять брата-близнеца. Ему стоило огромных усилий приветствовать всех этих незнакомых ему людей и выслушивать бравады о том, насколько им жаль.
Колин оставил мать и отца заниматься этим делом, потому что ему, в конце концов, был необходим воздух.
Оказавшись на заднем крыльце дома, Колин опустился на поверхность ограды для цветов, так как ноги отказывались держать его. Высокий сильный крепкий парень чувствовал себя калекой из-за необходимости переживать боль утраты. Когда он видел Эдварда в последний раз? Полгода? Год назад? От осознания этого, боль становилась острее. Он должен плакать, но почему-то не плакал. Должен страдать, потому что потерял часть себя, но не страдал. Колин всё еще находился в шоке, мозг отказывался воспринимать то, как это могло случиться.
К нему шла молодая женщина на высоких каблуках. Она выглядела элегантно в черном платье-футляр. Светлые волосы туго завязаны в хвост. Она держалась стойко, не выдавая истинных чувств. Но Колин знал, что эта женщина любила Эдварда больше жизни и этот день вовсе не был для нее легким, как казался на первый взгляд.
– Кэл?
Он встал ей на встречу.
– Мама сказала, что ты здесь, – Келли всегда называла свекровь «мама», и они понимали о ком речь.
– Я…
– Колин, – она легонько коснулась его руки, – ты не должен обвинять себя в чем-либо. Я знаю, Эдвард любил тебя и всегда думал о тебе. – Она сглотнула. Ей самой было тяжело говорить, но Келли чувствовала, что Колин нуждался в поддержке.
– Кэл, я просто… – он зажал пальцами веки, чтобы слезы не рвались наружу.
– Эй, ты должен сделать это, – фраза звучала так нежно, и Колин, как по велению, уронил голову ей на плечо. – Поплачь. Выпусти свою боль наружу.
Постояв так немного с Келли, разделяя с ней общее горе, Колин взял себя в руки и через некоторое время уже стоял у гроба брата – точной своей копии.
– Ты никогда не был похож на меня, брат, – негромко говорил Колин, – если бы ты смог тогда понять меня… наверное, сейчас не лежал бы здесь. Я… – К гробу шла мать, и Колин решил не продолжать. Лишь добавил шепотом, – прощай.
