Лин Йоварт - Молчаливая слушательница

Lin Yeowart

THE SILENT LISTENER

Copyright © Lyn Yeowart 2021. This edition published by arrangement with Jacinta di Mase Management and Synopsis Literary Agency

© Lyn Yeowart 2021. This edition published by arrangement with Jacinta di Mase Management and Synopsis Literary Agency

© Борисова Т., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Каждому ребенку, лишенному любви, безопасности и покоя в родном доме, особенно Джону и Кену

1983 год

Едва он умирает, комната взрывается жизнью.

Я вскакиваю, открываю ящики, выкидываю оттуда трусы, майки, носки с уродливыми протертостями на пальцах.

Наверное, чересчур спешу, ну и ладно… Плевать.

Почему я не занялась этим раньше, зачем ждала до конца?

Где же?.. Не могу найти.

Вот бы позвонить Марку (хотя, конечно, нельзя) и крикнуть:

– Он умер! Умер! Ты знаешь, где искать?

Марк ответил бы:

– На гвозде.

– На гвозде? – переспросила бы я. – Каком гвозде?

– В шкафу.

Распахиваю единственную дверцу шкафа и смотрю на висящую внутри одежду. Тринадцать комплектов – он развешивал их с маниакальной тщательностью и надевал столько раз, что вещи приобрели очертания фигуры. Тринадцать обликов моего отца.

Достаю их один за другим, швыряю на пол.

Папа – церковный старейшина, дольше всех пробывший на этом посту.

Папа в огороде.

Папа производит нужное впечатление на банкира.

Папа играет в шары.

Папа рыбачит.

Папа чинит забор.

Папа убивает очередную Рут. Я останавливаюсь. Множество кур за множество лет, каждую звали Рут, каждую он обезглавливал на колоде для рубки дров. Бросаю «папу, убивающего очередную Рут» под ноги и продолжаю.

Папа молится с мистером и миссис Боскомб о пропавшей Венди. Бедная Венди Боскомб. Рут верно говорила, что ни Венди, ни ее куклу так и не найдут.

Папа играет в музыкальной группе.

Папа на заседании общественного комитета.

Папа на уроках Библии.

Папа доит коров.

Папа – судья в матче по австралийскому футболу. Белые брюки, белая рубашка, длинный белый пиджак. Современный ангел. На самой дальней вешалке.

Ныряю рукой в темноту – ладонь натыкается на что-то острое. Заглядываю внутрь. Вот он. Одинокий гвоздь, вбитый в деревянную стенку. На гвозде висит ремень.

Один ремень. И десять тысяч багровых криков.

Я вижу, как отец отодвигает свои наряды-личины, достает ремень, не слыша прошлых криков. Позже вешает его на место – бережно, с маниакальной аккуратностью. Не слыша криков новых.

Снимаю ремень с гвоздя, держу в руке.

Простой фермерский ремень. Минутку – хочу уточнить. Не ремень простого фермера, а простой ремень, который принадлежит фермеру. Поправка: принадлежал. Прошедшее время, восхитительное на вкус.

Ремень изготовлен из гладкой черной кожи, имеет серебристую пряжку с серебристым язычком.

Так его описали бы, скажем, на судебном разбирательстве по уголовному делу. Но это дало бы представление лишь о внешнем виде. Адвокату правильнее было бы сказать, подчеркивая определенные слова, делая красноречивые паузы и жестикулируя:

– Да, господа присяжные, обыкновенный, простой фермерский ремень. Я же, с вашего позволения, поведаю о том, чего вы при взгляде на этот предмет не увидите. Перед вами ремень длиной в тридцать пять лет и шириной в двоих детей. Из каждой его поры сочится кровь. Детская кровь. Проведите по нему пальцами – и ощутите не кожу, а боль. Поднесите к носу – и вдохните запах не кожи, а страха. Сложите пополам – и услышьте не скрип кожи, а крики детей.

Люди на галерке ахнули бы, присяжные в ужасе закачали бы головами.

Дойди дело до суда.

Ремень впервые у меня в руках. Я, конечно, видела его раньше. Слышала сотни раз… когда он рассекал надо мной воздух. Ощущала – ровно столько же раз. Но теперь ремень держу я, а на кровати лежит отец, тихий и испуганный.

Он ведь испуган? Пришел его час.

Подношу ремень к лицу. Адвокат прав. Запах страха жжет ноздри.

Иду к кровати. Лицо у отца желтовато-серое.

Я разглядываю вещи на древней прикроватной тумбочке: пустые пузырьки из-под таблеток; тонкое синее полотенце для лица, испачканное слизью и кровью; детская чашка-непроливайка, которую он под конец не мог даже поднести к губам; бутылочка «Пассионы» с остатками желтой безалкогольной шипучки: отец очень ее просил, потому что она напоминала ему о Рождестве и лете, а еще потому, что во рту у него было противно – сухо и липко.

Я специально поехала за «Пассионой» в город и купила целых восемь бутылок. Вот уж правда – подлая грешница.

В ногах кровати лежит местная газета. Ее тоже купила я. Отец изо дня в день читал одну и ту же страницу и предавался отчаянию, когда сквозь туман деменции узнавал имена умерших на прошедшей неделе людей. Вернее, читала ему я.

– Папа, я принесла газету. Послушаешь некрологи?

Откидываю оранжевые одеяла, смотрю на худое тело, щуплое и сиротливое, но целомудренно прикрытое от стыда синей пижамой. Мне такого счастья никогда не выпадало.

Пришло время мести.

Стиснув заостренный конец ремня в правой ладони, я заношу руку; ремень повисает за спиной, прикосновение пряжки к бедру неприятно. Нет, неудобно. Подтягиваю хвост левой рукой, пока пряжка не поднимается до середины спины. Так лучше. С широко раскрытыми глазами я описываю рукой дугу, опускаю ремень – и считаю, как всегда делал отец.

– Один… поверь… два… мне… три… сейчас… четыре… больнее… пять… чем тебе… шесть.

Он не кричит: «Не надо, не надо, пожалуйста, не надо!» – потому что разговаривать запрещено.

Досчитываю до пятнадцати, перемежая цифры словами, которые до сих пор помню наизусть. Под конец без сил падаю в кресло у кровати. Кто бы мог подумать, что это настолько утомительно?

Мой взгляд прикован к некрологам, превратившимся в бумажную кашу. Каждая фамилия, каждое имя, все возлюбленные мужья/жены/сыновья/дочери/матери/отцы исхлестаны в клочья, но молчаливое неподвижное тело отца нетронуто. Я была абсолютно уверена в своей способности сотворить с его мертвым телом то, что он вытворял с нашими живыми – а вот поди ж ты… Отец был прав – от меня никакого толку.

Зато в следующем выпуске газеты я вдоволь начитаюсь некрологов. Все будут начинаться с «ХЕНДЕРСОН, Джордж».

Я и сама подам объявления в каждую газету Австралии, чтобы Марк наверняка прочел и приехал на похороны. Чтобы мы воссоединились.

Ремень, оказывается, по-прежнему зажат в моей ладони.

Ровно в восемь направляюсь из своей спальни в кухню, где обычно ждет Рут. Я сообщу, что он умер, и для нее все закончится. Она уйдет. Я знала, что Рут будет рядом лишь до его смерти.

Однако в кухне никого нет.

Нахмурившись, мысленно рекомендую себе сохранять спокойствие и иду в большую комнату – нужно сделать несколько звонков. Передвигаю закладку-ползунок старого телефонного справочника на букву «Б». В больнице советуют позвонить доктору отца.