МАЛЕНЬКАЯ ВОЛЧИЦА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Усеянная трещинами сухая земля, не знавшая рук землепашца, напрасно ждет живительных дождей. Даждьбог давно забыл о ней и направил свою золотую колесницу прочь из этих проклятых мест. Великая пустошь… Опаленная беспощадным солнцем, лишенная тенистых лесов, дикотравных лугов и родников, она кажется непроходимой и безжизненной. Нет, она такая и есть – мертвая, неплодоносящая земля. Днем жестокий бог Хорс мучает ее, истерзанную жаром солнца, пронзая, будто стрелами, своими палящими лучами, а ночью холодный ветер гонит песок и мелкие камни прямиком в подземное царство Нави.
…Застоявшийся за день воздух окутал дальние дали оранжевым пыльным маревом, туманно-зыбким, дрожащим от малейшего дуновения суховея. Земля, пропитавшись насквозь жаром солнечных лучей, покрылась плотной коркой и потрескалась, образовав огромные змеееподобные расщелины. Смуглый мужчина со спутавшимися от ветра смоляными кудрями поправил на плечах истрепанный плащ, цвет которого невозможно было определить - настолько сильно он пропылился в пути. Печальным взглядом бродяга смотрел туда, где виднелись ледники Северных гор. Он должен добраться до перевала, а там дальше простираются благословенные берега полноводных рек, радуют глаз обласканные солнцем долины и дарят желанную тень дремучие тенистые леса. Там, за Великой пустошью, расселились много зим назад племена росов. Там семья несчастного сможет найти приют. Устало вздохнув, Добронрав перевел взгляд на свою хрупкую светловолосую спутницу с маленьким ребенком на руках. Она стояла, глядя вдаль, и глаза ее были холодны как северные озера – синие-синие, покрытые тонкой корочкой льда. Покорность Доле отражалась в их морозной глубине. Взгляд бродяги потеплел. Белые как снег волосы ее, заплетенные в толстую косу по обычаю предков, оставляли открытым скуластое лицо, потемневшее от палящих лучей солнца. Исхудавшая, в износившейся одежде, она все равно была прекрасна. Тонкие руки ее прижимали к груди завернутого в одеяло младенца. Молчалива, скромна, терпелива…
Добронрав перевел взгляд на выцветшее небо, расстилавшееся над пустошью, и тревожные мысли снова заметались в голове черным вороньем. Как смогут они с женой преодолеть эти мертвые земли, да еще и с маленьким ребенком на руках?.. Если бы он знал, что его любимая Чаруша носит под сердцем дитя, никогда не сорвался бы с родных мест в столь трудный переход в северные земли. Добронрав, сын вождя, встретил свою возлюбленную две весны назад, среди черных скал, окружавших цветущую долину, где испокон веков жил его род, и сразу понял – она его судьба. К сожалению, его родичи так ее и не приняли. Бродяжка без роду, без племени, ворожея проклятая - не могла она стать достойной женой старшему сыну вождяБогумира, так полагали они. Добронрав был готов бороться за нее, боги свидетели, до конца!.. Но он не смог противиться воле рода. И предпочел изгнание, чем жизнь без своей лады.
Они ушли ранней весной, когда с гор бежали звонкие ручьи и склоны покрывались горицветом. Ушли в неизвестность и тревогу, и только печаль сопровождала их в пути... А через две луны Добронрав понял, что жена в тяжести, но возвращаться к непримиримым родичам не решился. Сейчас он сожалел об этом, но было поздно – слишком далеко от его родной долины они ушли.
…Раскаленная солнцем мертвая земля, расстилавшаяся перед путниками, напрасно ждала дождей. Все чаще и длительней стали привалы, все слабее становилась Чаруша, все тяжелей давался ей переход к северным землям… Небо потемнело, сумерки мягко опускались с небес, и Добронрав понял - продолжать путь небезопасно.
Пока муж занимался костром, Чаруша сидела на его плаще, расстеленном на земле, прижимая к себе дочь. Глядела тоскливо в черное небо, потом вдруг зашлась в приступе сухого болезненного кашля. Добронрав озабоченно и тревожно оглянулся на свою ладу – ох, не нравилось ему, что сухотка терзает ее. Она же знаком показала ему продолжать заниматься огнем - к ночи резко похолодало, и Чаруша чувствовала, что совсем окоченела. Но когда пламя огненными лепестками диковинного алого цветка распустилось посреди сизого сумрака пустоши, она уже забылась в тяжелой полудреме. Добронрав заботливо укрыл Чарушу волчьей шкурой, что служила им вместо одеяла. С грустью глядел он на ее лицо, по которому плясали отблески костра. Прежде веселая, полная жизни и огня, она стала похожа на тень, и румянец, казалось, навсегда сошел с впалых щек.
Холодное дыхание ночи звенело в тиши промозглыми ветрами, Добронрав перевел угрюмый взгляд в костер, грея в огромных руках дочку. Он тихо пел ей родовую песню о предке-орле, сотворившем его племя в незапамятные времена, когда землей владели огромные летающие ящеры, извергающие из себя огонь. Глаза его подернулись поволокой сна, поэтому мужчина сначала решил было, что выскочившая из костра рыжая девица в красной неподпоясанной рубашке ему снится. Она начала лихо отплясывать вокруг огня, сверкая босыми пятками, звеня браслетами на тонких запястьях да размахивая узорчатыми рукавами. Сверкая глазищами – огромными, медово-карими - она все ближе подскакивала к тихо спящей Чаруше. Сначала девица была небольшая – величиной с палец, - но с каждым мигом она росла, продолжая кружить в дикой пляске, и вскоре стала ростом почти в два локтя. Искры не обжигали ее кожу, не оставляли подпалин на рубахе, а прикосновения огненных лепестков будто даже нравились ей – и девица то и дело прыгала через пламя, любовно касалась его, гладила, а огонь, будто домашний ласковый зверь, ластился к ее белым рукам…. Дико захохотав, рыжая бросила на Чарушу горсть углей, и черты ее стали стремительно меняться – молодая и красивая, девица превратилась в уродливую морщинистую старуху с дряблой кожей да тусклыми выцветшими глазами.
Добронрав сбросил с себя колдовское оцепенение и осторожно положил дочку рядом с собой на волчью шкуру. «Девка-Огневка…», - понял он, и в сердце заполз ледяной страх. Добронрав медленно повернулся к жене – видать, именно к ней пришла лихорадка-огневица. Иссушит, сожжем пламенем ядовитым своим, за ночь человека сгубить моровая дева может. Запахло хвоей, смолой – будто в лесу таежном северном они вдруг очутились.
А рыжая старуха снова уменьшалась, продолжая противно хихикать и размахивать огненными рукавами, из которых летели на Чарушу странные искры. От них не загоралась ее одежда, и они гасли, едва коснувшись кожи. Только лицо ворожеи с каждым мгновением становилось серее, черты его обострялись, словно все жизненные соки выпивала Девка-Огневка. Старушонка в последний раз гортанно вскрикнула, зашипела, плюнула в сторону Чаруши, и исчезла в костре, будто и не было ее. Лишь запах сосновой смолы остался в воздухе – чуждый для Великой пустоши, чуждый и приторный, раздражающе-горький.
