У меня сложно с чувством дома – там, где дом, я давно не живу. Где хочу – там дома нет, а судьба у меня с чувством юмора – поэтому сейчас живу в Израиле. Жизнь привела нас с мужем сюда за руку, и книга – про эпизоды этой ее навигации. И еще про опыт прохождения через болезнь. Я ее пережила, то есть буквально: ее нет, а я есть. И слова какими-то сгустками стали проситься на бумагу, я их туда пустила. Слово «книга» – очень весомое для меня, поэтому села писать, успокоив себя тем, что это просто тексты. Возможно, они соберутся под одной обложкой, как волосы в хвост. Тогда по форме это будет книга, а по содержанию, скорее, документальное кино. Потому что я снимаю документальные фильмы, даже когда без камеры. Мое «неснятое» кино пишется сразу на встроенный жесткий диск. По ощущениям, он где-то в районе ключиц, и это надежное место. А если в каких-то эпизодах этой истории вы будете улыбаться или смеяться – ради этого стоило ее рассказать.
– Олька, ты мне мешаешь, – я «добивала» на компьютере в доме друзей одну срочную бумагу (завтра утром конверт с этой бумагой надо было положить в почтовый ящик Министерства культуры Москвы).
Пока я убирала из текста лишние слова и смыслы, Оля, в прошлом врач-гинеколог, стоя за стулом, профессионально пальпировала мне грудь. По дороге на кухню в дверях задержался Олин муж.
– У нас диагностика, Олег.
– Я понял. Чем запьем?
Мы ужинали и строили планы на грант, который не получили. Зато именно в момент написания явок, по которым нас должны были найти в случае неминуемой победы, Оля спокойно подобралась к моей левой подмышке. Я сказала, что накануне случайно нашла, почувствовала там что-то, может, клад. Никогда не знаешь, где его найдешь. Оля ругалась, что я нагуляла лимфаденит, потому что вечно без головного убора зимой, и вообще неукутанная. Еще сказала, что я – хороший повод увидеться с однокурсником по 2-му меду Лешей. Потому что он классный онколог и у него хороший глаз. Но ничего такого – просто повод.
Через неделю я бежала от метро «Смоленская» в сторону одного арбатского переулка. Не хотелось подводить опозданием Олю и хороший глаз доктора. После шумных объятий однокурсников, доктор осмотрел мою грудь, как пекарь нежное тесто.
Одевалась я под разговоры о фитнесе, планах на отпуск и выросших детях. Доктор хвастался Оле свежим бицепсом, а мне сказал, что все бы онкологические так выглядели. Но все же, все же… надо использовать меня как повод увидеться с еще одним сокурсником – Славой. Так что, езжайте, девицы, в Герцена.
До арбатского приема мы написали сообщения нашим детям насчет поужинать вместе. Олина Маша и мой Рома – тогда еще студенты, – приехали в кафе друг за другом, выбрали еду и ушли курить на улицу. Мы смотрели в окно, как жили в их разговоре сигареты – взлетали светом за руками и смехом.
Маша знала о нашем походе к врачу, я просила ее не рассказывать Роме об этом, так как говорить особо не о чем, а пристрастных вопросов будет много. Мой сын – зануда, несмотря на объемы юмора.
Слава принял нас в своем кабинете клиники Герцена, спросил, что меня беспокоит. Я сказала, что Оля – потому что беспокоится больше меня. Пару звонков, и Слава отправил нас на УЗИ. Оля, Маша и я – мы ждали, когда меня вызовут, о чем-то смеялись, и не сразу услышали, каким тихим был полный людей коридор. Стало неловко, я сказала, что никто не понимает, кто из нас больной, и мы ушли смеяться к окошку в конце коридора.
Блат сделал свое дело, и скоро меня позвали в кабинет. Молодая врач так долго водила по груди «мышкой», что я устала лежать. Потом спросила, когда я делала маммографию. Я ответила, что год назад. Она кивнула и сказала, что ей тут не все нравится. Я спросила: «Что?» «Да, в общем, все, – был ответ, – будем делать пункцию».
Это слово всегда мне не нравилось, о процессе я знала по книгам. Лежала и думала, что меня слишком долго рассматривают, и я задерживаю очередь, а она большая. Я отвернулась от экрана аппарата УЗИ, закрыла глаза, и еще прикрыла их рукой. Врач засмеялась, что я надежно подготовилась к процедуре, и неужели нельзя просто закрыть глаза?
Больно не было – своей рукой я давила на закрытые глаза сильнее. Мне сказали, что взяли нужный для исследования материал, и через час надо вернуться в кабинет за результатом.
В девяностые Оля ушла из любимой профессии, потому что был развод, двое детей и игрушечная зарплата. Оля сделала карьеру в международной страховой компании, но работу свою не любила. Зато работа любила ее. После затяжного моего пребывания в кабинете УЗИ Оля понимала много больше моего. То есть я знала, что скажут мне через час: мастопатия, нужно что-то пропить. Все, как обычно. И мы уедем – уже начиналось пробочное время, и можно было надолго застрять на Беговой. А у меня еще встреча.
Через час в коридор вышла медсестра и назвала мою фамилию. Я пошла к двери, а Оля – с ростом 1,85, большая часть из которых ноги, – в три прыжка оказалась рядом с медсестрой, и на пороге кабинета выхватила из ее рук заключение. Мы зашли, Оля читала результаты, а врач виновато улыбнулась и развела руками. Потом сказала, что в лимфоузле метастаз. Я спросила: «Один?» Медсестра выдавала Оле мои ценные бумаги, их вдруг сразу стало много. Когда мы уходили, она протянула еще одну: а тут морфология, девочки.
Мы вышли из кабинета, Маша еще ничего не поняла, а я сказала: «Лё, ты слышала? Она сказала морфология». Я ушла в конец коридора, к тому окну, где мы смеялись. Позвонила в Снежинск, мужу, сказала, что у меня рак. Он помолчал, потом сказал, что сделает все, что нужно, и еще что-то уменьшительно-ласкательное, хотя это совсем не его. Я слушала и думала, что лучше быть по мою сторону трубки, чем по его. Я бы не знала, что говорить. Сыну и родителям не позвонила – что я им скажу?
Потом мы спускались по лестнице, Оля посмотрела на меня с нижней ступеньки: «Ты слышала, что тебе сказали?»
– Да, есть метастаз, значит рак, но как так… морфология.
На улицу мы вышли в голубых одноразовых бахилах. Высокие Оля с Машкой и мои метр шестьдесят между ними.
