Давным-давно это было, почти тысячу лет назад…
Берега лесной реки терялись в густых порослях орешника, кустах лещины и ветвях склонённых ив. Дебри по обе стороны речной глади звенели на разные лады птичьими голосами. Солнце, сходя к закату, ещё пекло, смаривало в сон. Тут бы и лечь на палубе ладьи, под навесом, смежить веки, задремать под сладкозвучный лесной гомон. Но нельзя.
Гоня предательскую дрёму, княжич тряхнул кудрявой головой. Этот лес только с виду безмятежен. В самом его спокойствии таится враждебность. Непролазные чащобы лишь кажутся безлюдными, но это обман. Здесь – страна вятичей, дикого и воинственного племени, говорящего на славянском языке.
Вятичи в ладу с Русью жить не хотят. Их давно принудили платить дань киевскому великому князю, но вольный путь через свою землю, что лежит вдоль Оки и её притоков, вятичи никому не дают. Ни купеческому речному обозу, ни даже малому воинскому отряду тут не пройти. Здешние лесные жители грабят путников, топят ладейки, а взятых в плен людей убивают или того хуже – приносят в жертву божкам-идолам. Вятичи – упрямые язычники, поклоняются своим богам, а Христа, Сына Божия, знать не хотят. Только большая княжья дружина может охолодить их разбойные намерения.
Сам княжич Владимир настоял на том, чтобы плыть в северную залесскую Русь, в град Ростов, прямоезжей речной дорогой через страну вятичей. Его отговаривали и отец, и отцовы бояре – мол, сквозь вятичей идти всё равно что через вражий стан. Но тринадцатилетний отрок, впервые посланный в настоящий поход, всех переупрямил. Дух захватывало от предстоящего пути, и хотелось испытать себя, свою храбрость.
– Видишь, княжич, вятичские стрелы, направленные в нас?
Рядом с Владимиром встал у борта ладьи старый боярин Твердята Олексич, воспитатель юного князя. Он же был воеводой в этом походе.
– Не вижу, – удивился и насторожился Владимир. – А ты разве видишь, Твердята?
– И я не вижу, только чую вражью силу, что неотрывно следит за нами. Дружинникам велено смотреть в оба, но и ты, княжич, не зевай. Помни, я за тебя перед твоим отцом головой отвечаю.
Три больших княжеских ладьи ходко шли на вёслах. День догорал, и для ночлега высмотрели на берегу удобное место без зарослей. Зачалили суда. Тихо переговариваясь, люди сошли на твердь. Разводить костры воевода запретил – нечего лишний раз дразнить здешних обитателей. Ужинали холодным вяленым мясом с хлебом.
У княжича после долгого дня слипались глаза. Он хотел уже завернуться в плащ да повалиться спать. Но боярин не дал, позвал с собой ставить дозорных.
– Да ты сам, воевода, поставь…
– Э, нет, княжич. На войне или в походе, как и в своём дому, ни на воевод, ни на младших дружинников не полагайся, – начал поучать Твердята Олексич. – Сам всё делай, не ленись: сторожей снаряжай, за людьми смотри, весь распорядок устанавливай. Спанью не потворствуй, ложись позже всех, вставай раньше всех.
– Я же князь… – ворчливо отозвался Владимир, сонно плетясь следом за наставником.
– А раз князь, то и покою себе не должен давать, – заключил боярин.
Расставив и ещё раз проверив дозорных, Владимир вернулся к постланной для него на траве постели, лёг и тут же крепко уснул.
Разбудила его тревога. Кто-то кричал, топали сапоги дружинников, звякали мечи, выхватываемые из ножен. В рассветной заре князь видел, как воины россыпью бегут к лесу, стрелки пускают в чащобную тень стрелы из луков. Боярин Твердята, поручив княжича троим воинам, сам унёсся командовать зачинавшимся боем. Владимир наконец-то отыскал в высокой траве свой пояс с ножнами и мечом, надел и ринулся следом за воеводой.
Однако битвы не случилось. Вятичи стремительно отступили. Ловко прячась в лесу, они расточились без следа. Только по пятнам крови на траве выяснилось, что кого-то из них всё-таки ранили – но подбитого унесли свои. Княжич разочарованно спросил у боярина, отчего струсили вятичи, не приняли боя. Ведь это было бы первое его, Владимира, сражение!
– Разведчики их малость пощупали нас. Понимают, что не сладить им с такой ратью, а показать зубы хочется. – Твердята Олексич оглядел княжича и насмешливо кивнул на меч: – Вперёд тебе наука – не бросай где попало оружие, держи рядом, когда ложишься. Да и снимай не сразу, а оглядевшись – мало ли откуда опасность на тебя смотрит, погибель твою готовит.
Владимир смутился. И впрямь, ложась спать, он беспечно кинул в траву пояс с мечом и даже не заметил куда. Неповадно князю так поступать, срамясь перед дружинниками!
– Ну, в путь, ребятки, – негромко крикнул воевода. – Кончен отдых.
Под утренний птичий перезвон рать быстро погрузилась в суда. Ладьи поплыли. Заработали, заплескали вёсла. Княжич Владимир творил утреннюю молитву перед походными образа́ми Богоматери и Христа-Спаса:
– Благодарю Тебя, Боже, что не предал меня и дружину мою в руки язычников-вятичей. Помоги нам и далее совершать путь мирный к дальнему граду Ростову, куда отец мой отправил меня ради княжьих дел. Господи, просвети очи мои и душу! Приложи мне год к году, дай исправно прожить жизнь, воздавая Тебе хвалу и каясь в грехах своих. Сотвори меня не ленивым, но пригодным ко всяким человеческим делам…
Таких походов, как самый первый, из конца в конец обширной Руси, князь Владимир Мономах за всю свою долгую жизнь совершит больше восьми десятков. Он сам посчитал их, когда приблизилась к нему старость. И это только большие походы! А малых и не счесть было.
Если сложить все известные пути князя Владимира, которые он проделал на своём веку, то получится огромное число – шестнадцать тысяч километров. Кто-то может удивиться: экий непоседливый князь! Но такая непоседливость была необходима. Ведь Владимир Мономах был настоящим стражем Русской земли, её защитником и устроителем.
Он берёг Русь не только от внешних врагов, но и от другой опасности, которая была ничуть не меньше, чем грабительские нашествия воинственных соседей из южных степей. Эта опасность – вражда между собой самих русских князей, владевших в те времена разными городами и землями Руси. Все эти князья были роднёй друг другу, потому что происходили от одного предка – от князя Рюрика, и потому назывались Рюриковичами. Но братская любовь между ними частенько пересыхала, как ручей знойным летом. И тогда русские князья принимались раздирать единую Русь на куски. Они ополчались друг на дружку войной, отбирали один у другого лучшие владения, брат становился брату врагом…
Владимиру Мономаху такая вражда Рюриковичей была как нож в сердце. Он-то хорошо понимал, что, дерясь между собой, князья ослабляют Русь и делают её легкой добычей завоевателей. А жили бы все в ладу и в мире, в дружбе и в братской любви, то и отпор злейшему врагу – степнякам-кочевникам давали бы дружный. И те крепко бы думали, прежде чем идти разорять русские земли. Не раз Владимиру приходилось напоминать сородичам-князьям:
