Июнь, 2007
Директор Бюро регистрации, жизнеобеспечения и похорон был невысоким человеком, с румянцем на щеках и темными, глубоко посаженными глазами, а его высокий лоб обрамлял густой ореол пышных белокурых волос, редеющих ближе к затылку, – светлые вихры вздымались, словно волны над розоватым островом лысой макушки. Его рукопожатие было уверенным и сильным, хотя не слишком уверенным и не слишком сильным: он привык пожимать и артритные пальцы.
– Спасибо, что пришли, – сказал он. Он выпустил мою руку, обхватил толстыми пальцами мой локоть и повел меня вдоль пустого коридора к своему офису.
– А где все? – спросил я.
– Завтрак, – ответил он.
Его офис находился в дальнем конце помещения – захламленная комната, ужас клаустрофобика. Почти все пространство занимал рабочий стол из красного дерева со сломанной передней ножкой, которую кто-то попытался сделать устойчивее, подложив под нее книгу. На полу лежал потертый, некогда белый ковер. Стол был завален высокими покосившимися пачками бумаги, картонных папок, газет и журналов и книгами типа «Наследование земельной собственности» или «Как сказать “прощай” тем, кого любишь». Позади кожаного кресла на подставке стояла фотография в рамке. На ней была изображена пожилая женщина. Она смотрела в объектив так хмуро, словно говорила: «Как ты смеешь фотографировать меня?!» Я решил, что это жена директора.
Он опустился в кресло и спросил:
– Ну, как, продвигается книга?
– Она уже вышла, – ответил я. – Месяц назад.
Я достал один экземпляр из портфеля и протянул директору. Он что-то пробормотал, пролистал несколько страниц, поджал губы, сдвинул густые брови над темными глазами.
– Что ж, рад, что и я внес свою лепту, – сказал он и протянул мне книгу обратно. Я сказал, что он может оставить ее себе. Книга на несколько минут зависла между нами, пока он судорожно искал взглядом на столе стопку, на которой эта книга имела бы шанс удержаться хотя бы ненадолго. В итоге она исчезла в ящике стола.
С директором мы познакомились год назад. В то время я исследовал вторую книгу в серии Альфреда Кроппа. Там в кульминационный момент герой оказывается в Дьявольской дыре, колодце глубиной в пятьсот футов, расположенном в северо-западной части города. Меня интересовали народные легенды и сказания об этом месте, а директор оказался так любезен, что познакомил меня с несколькими старожилами, которые родились и выросли именно там и знали рассказы об этих мифических «адовых вратах». Теперь на этом месте располагался государственный парк, – видимо, нечистый отступил, узрев такое количество туристов, палаток и путешественников.
– Спасибо, – сказал директор. – Я прочту и дам почитать остальным.
Я ждал, что еще он скажет; я прибыл сюда по его приглашению. Он неловко заерзал в кресле.
– Вы сказали по телефону, что хотите мне кое-что показать, – мягко подтолкнул я его к разговору.
– Ах, да!
Казалось, он испытал облегчение от того, что я первым затронул тему, и теперь быстро заговорил:
– Когда мы нашли это среди его имущества, вы были первым человеком, о котором я подумал. Меня словно осенило – это точно будет по вашей части.
– Что нашли? Среди чьего имущества?
– Уилла Генри. Уильяма Джеймса Генри. Он отошел в мир иной в прошлый четверг. Наш самый старый житель. Не думаю, что вы с ним встречались.
Я отрицательно помотал головой.
– Сколько ему было лет?
– Ну, мы не вполне уверены. Он был нищим – ни документов, ни живых родственников. Но он утверждал, что родился в тысяча восемьсот семьдесят шестом.
Я уставился на него, открыв рот.
– Это значит, ему был сто тридцать один год?!
– Нелепо, да, я понимаю, – сказал директор. – Мы считаем, что ему было за девяносто.
– И что вы там у него нашли, что заставило вас вспомнить обо мне?
Он открыл ящик стола и вытащил пачку из тринадцати толстых тетрадей, перетянутую коричневой бечевкой. Однотонные кожаные обложки выцвели до кремового оттенка.
– Он никогда ни с кем не разговаривал, – сказал директор, нервно теребя бечевку. – Только назвал нам свое имя и год рождения. Казалось, он очень гордился и тем, и другим. «Меня зовут Уильям Джеймс Генри, и я родился в год Господа нашего тысяча восемьсот семьдесят шестой!» – провозгласил он, помнится, так, чтобы его услышали все – и те, кому было до этого дело, и те, кому нет. Но что касается всего остального – откуда он родом, каких кровей, как он попал в дренажную штольню, где он был обнаружен, – молчание. Слабоумие в последней стадии, сказал мне врач, и, разумеется, у меня не было оснований сомневаться в этом… пока мы не нашли вот это, завернутое в полотенце, у него под кроватью.
Я взял пачку тетрадей у директора из рук.
– Дневник? – спросил я.
Он пожал плечами:
– Не смущайтесь. Откройте ту, что сверху, и прочтите первую страницу.
Я так и сделал. Почерк был необычайно аккуратным, хотя и мелким – почерк человека, учившегося в традиционной школе, где программа обучения включала в себя уроки чистописания и каллиграфии. Я прочел первую страницу, потом вторую, затем еще пять. Открыл одну наугад. Прочел ее дважды. Читая, я слышал, как тяжело дышит директор, прямо-таки пыхтит и фыркает, как лошадь после быстрого забега.
– Ну, как? – спросил он.
– Понимаю, почему вы подумали обо мне, – ответил я.
– Разумеется, вы должны вернуть их мне, когда закончите.
– Разумеется.
– Закон требует от меня хранить его имущество на случай, маловероятный, впрочем, если кто-то из родственников будет претендовать. Мы разместили объявление в газете и отправили все надлежащие запросы, но такого рода вещи случаются, боюсь, слишком часто. Человек умирает – и нет никого на свете, кто претендовал бы на его имущество.
