Пролог
Аббатство Дрейтон,
Шропшир, Англия
1876 год
По расчетам Сесилии Тиг, подходил к концу второй день ее заключения.
Она не могла припомнить, когда отец в последний раз запирал ее в «зеленой» комнате подвала так надолго.
Возможно, он все-таки сошел с ума?
Откроет ли он еще когда-нибудь эту дверь?
Забудет ли мир о ее существовании?
Все эти вопросы кружили над ней, как стервятники над свежим трупом.
Сесилия не сделала ничего плохого или греховного. Ничего, что заслуживало бы такого жестокого отношения ее соучеников и благочестивой ярости отца.
Она всего лишь была первой тринадцатилетней девочкой, которая превзошла всех в деревенской школе в математике, даже выпускников. Когда учитель мистер Ролланд обвинил Сесилию в обмане, указав на ее возраст и пол, она напомнила всем, что современный учебник по дифференциальному и интегральному исчислению написала Мария Гаэтана Аньези.
Тогда мистер Ролланд поставил Сесилию в угол, где она стояла, пока не заболели ноги, а лицо стало пунцовым от унижения.
Томас Уингейт, сын мясника, поймал ее во время ленча, прижал к стене, приблизил свою костлявую красную физиономию к ее лицу и обозвал девятью нехорошими словами, после чего сорвал с нее очки и втоптал их в грязь. Потом он плюнул в нее, толкнул животом на поваленное дерево и продемонстрировал ее панталоны всем мальчишкам из своей свиты. Те долго свистели и улюлюкали.
Сесилия была испугана и унижена, но не пролила ни одной слезинки, и тогда мистер Ролланд заявил, что отправится прямо к ее отцу, викарию Джосайе Тигу.
Угроза эта была адресована мальчишкам.
Однако, как и предвидела Сесилия, именно ей пришлось заплатить за их грехи.
Потому что в глазах ее отца грех лежал именно на ней.
Первородный грех.
Она родилась девочкой.
Когда преподобный Тиг вел дочь в «зеленую» комнату, он шипел ей на ухо свой обычный перечень обвинений, не обращая ни малейшего внимания на ее возражения.
– Ты, так же как и твоя распутная мать, позволяешь каждому ничтожеству задирать тебе юбки. Я скорее придушу тебя собственными руками, чем позволю, чтобы ты стала блудницей. – Отец грубо затолкал ее в дверь подвала, и она, не удержавшись на ногах, скатилась по лестнице, тяжело рухнув на грязный пол. Его губы раздвинулись в презрительной улыбке-гримасе, обнажившей пожелтевшие зубы. – А я-то считал, что ты слишком жирная, чтобы привлечь похотливые взгляды мужчин.
– Я ничего не сделала! – закричала Сесилия, не обращая внимания на боль в ушибленных коленках. Она встала и сложила перед грудью ладони, словно в молитве. – Пожалуйста, поверь мне! Я бы никогда…
– Ты теперь женщина! – Последнее слово отец выплюнул с видимым отвращением и утер рот тыльной стороной ладони, словно желая стереть его отвратительные следы со своих губ. – Нет такого понятия, как невинная женщина. Ты искушала этих мальчиков, ввела их во грех, и за это должна понести наказание.
На все возражения дочери викарий, как обычно, не обратил внимания и с грохотом захлопнул дверь, оставив ее в полутьме.
Сесилия села на земляной пол в углу. Она уже стала привыкать ко все более частым наказаниям. У нее был при себе учебник, а значит, имелась возможность как-то скоротать время, хотя она почти ничего не видела. Хорошо, что Сесилия успела спрятать его под одеждой до того, как отец вбежал на школьный двор.
Она не чувствовала паники, пока не прошел день, затем – ночь и еще один день. Но потом закончилась вода, и ей стало страшно.
Сначала Сесилия барабанила кулаками в дверь, но добилась лишь того, что заболели руки. Тогда она навалилась на дверь всем своим весом, отнюдь не малым, но тоже ничего из этого не вышло.
Девочка стала кричать в замочную скважину, словно осужденный на казнь в последнюю ночь своей жизни. Сесилия клялась, что будет хорошей, обещала вести себя безупречно. Она была готова на все – только бы смягчить сердце отца… или Бога. Даже призналась в грехах, которых никогда не совершала, надеясь, что мнимая искренность и раскаяние помогут ей обрести свободу.
– Прошу тебя, папа, пожалуйста, выпусти меня, – рыдала Сесилия, вглядываясь в тень его ног, показавшихся в полоске света под дверью. – Молю тебя, не оставляй меня здесь одну, ведь здесь совсем темно…
– Ты была зачата во тьме, дитя, и вернешься в вечную тьму. – Голос отца был громок и суров; казалось, он читал проповедь с кафедры. – Молись и думай об этом.
Тени его ног исчезли, и Сесилия упала на колени, пытаясь ухватить кончиками пальцев последние пятнышки света от фонаря, который отец уносил с собой.
Девочка улеглась у двери, свернувшись в клубок, словно собака, ожидающая возвращения хозяина. Вжалась щекой в грязный пол, вглядываясь в щель под дверью, чтобы сразу увидеть свет, когда он там появится.
«Зачата во тьме»? Что он имел в виду? И в чем ее вина?
Сесилия называла свою тюрьму «зеленой» комнатой, потому что зеленый мох, покрывавший влажные каменные стены подвала, был единственным цветным куском, который можно было обнаружить в этом помещении их убогого жилища. Кто-то из прошлых викариев, имевший слишком большую для двухкомнатного домика семью, переделал часть подвала в дополнительную спальню, точнее, туда были втиснуты узкая койка и сундук.
Летом Сесилия бы открыла окно, чтобы погреться в проникавших сюда скудных лучах солнца – все-таки какое-то удовольствие. Впрочем, как-то раз перед окном неожиданно возникли ботинки преподобного Тига, которыми он швырнул в подвал комья земли, осыпав ее с головы до ног.
Девочка молила его не закрывать окно снаружи, не лишать ее единственного источника света.
– Я не убегу, – клятвенно обещала Сесилия.
– А я и не боюсь, что ты сбежишь, – злобно усмехнулся преподобный Тиг. – Все равно не пролезешь в такое маленькое окно. Слишком уж ты жирная.
И тогда Сесилия впервые возненавидела свое тело, его размеры и форму. Будь она тоненькая, словно тростинка, ей бы удалось выбраться через маленькое окно и ускользнуть в ночь.
Впрочем, девочка не очень к этому стремилась, так как боялась темноты…
Да и идти ей было некуда.
С годами Сесилия привыкла к «зеленой» комнате. Демоны и чудовища, которых рисовало ей воображение, никогда на нее не нападали. А пауки и другие вполне реальные обитатели темноты только тихо шуршали, не причиняя ей зла.
