Шанталь Акерман - Моя мать смеется

Chantal Akerman

Ma mère rit

© Editions Mercure de France, 2013

© Инна Кушнарева, перевод, 2021

© No Kidding Press, издание на русском языке, оформление, 2021

Написала всё это, а теперь мне не нравится то, что написала. Это было раньше, до сломанного плеча, до операции на сердце, до эмболии легких, до того, как мне позвонила сестра или ее муж, чтобы я приехала с ней попрощаться (навечно). До того, как она вернулась к себе в Брюссель навсегда.

До того, как засмеялась.

До того, как я поняла, что, возможно, поняла всё превратно.

До того, как поняла, что видела неполную картину и много чего придумала. И что только на это и была способна. Не способна на правду, едва ли даже на собственную правду.

Сейчас моя мать жива и здорова. Так все говорят, а еще все говорят, что она – сильная, и что никто не понимает, как она только выжила.

У нее всё болит, но волосы отросли. Это просто чудо.

Она немного набрала вес. Она почти научилась жить со сломанным плечом. Хотя ей всё равно нужно помогать одеваться, раздеваться, резать мясо и намазывать маслом тост. Она не может гулять одна, вот это действительно большая жалость. К счастью, есть Клара, живущая у нее на другом конце квартиры, так у каждой есть свой укромный уголок. Клара приехала из Мексики. Она – сестра Патрисии, которая у нее убирается.

На Рождество и на Новый год они устраивают праздник и приглашают мать к себе. Мать говорит, что Рождество и Новый год для нее ничего не значат, но рада, что ее пригласили, у мексиканцев особая атмосфера, а она это обожает. После этих праздников у нее появляется румянец на щеках и глаза блестят.

Она часто смеется посреди своих жалоб. Она получает удовольствие от жизни.

Я слушаю ее смех. Ее смешит всякая ерунда. Эта ерунда – большое дело. Даже по утрам она иногда смеется.

Просыпается уставшей, но все-таки просыпается и начинает свой день.

Я приехала из Нью-Йорка, чтобы побыть с ней несколько дней.

И не знаю, как и почему, но она дает мне просто жить такой, как я есть.

Кажется, мой беспорядок большее ее не смущает. Она как будто его не замечает. Принимает. Принимает меня такой, как есть. Раньше было не так, но с тех пор, как она оказалась при смерти и выжила, она изменилась. Она знает, что важно, а что нет, и принимает меня.

Иногда она еще говорит со мной о моем рождении и о том, что ее молоко мне не подходило, как ее ребенок слабел у нее на глазах и как это было ужасно. Однажды мне все-таки нашли подходящее молоко. А что было бы, если бы не нашли?

Она смеется.

Мне нравится слушать ее смех.

Она много спит, но смеется. Получает удовольствие от жизни. Потом спит.

Она наконец приняла свой возраст. Знает, что ей надо спать посередине кровати, чтобы ночью не упасть. Знает, что нужно оставить свет в коридоре, который ведет в туалет. Знает, что на другом конце квартиры недалеко от нее кто-то спит, на всякий случай. Она всё это знает и принимает. Ей это нравится. Ей нравится, когда появляется Клара. Ей нравится с ней разговаривать и вместе смеяться. Они похожи на двух подруг, которые сто лет друг друга знают.

Это была идея моей сестры. Она подумала, что мать больше не может жить одна, и Клара приехала в Бельгию вместе с ней, пока что всё идет хорошо.

Она любит мексиканцев, то есть сестру Клары и ее сына, когда они приходят с ней поздороваться и когда они вместе едят. Они душевные и смеются вместе с ней. А это полезно. Так полезно, что она уже не может без них обходиться. Впрочем, она любит, когда к ней приходят люди. Даже сантехник, который пришел на вызов с дочкой. Всю ночь я вычерпывала воду, которая текла от соседей, и этому не было конца. Это было настоящее событие, но даже это событие ей понравилось, хотя она и спрашивала, почему так случилось, говорила себе, что здание стареет, и надеялась, что не будет лишних расходов, ведь денег у нее немного, и если еще придется платить за ремонт, она даже не знает, что будет делать.

Она знает, что может рассчитывать на дочерей, но она этого не любит. Не любит просить. Хочет жить на то, что у нее есть. А это небольшие деньги. Тем не менее она много работала в жизни вместе с моим отцом, но не была оформлена официально. Поэтому она живет на пенсию, которую платят немцы, на пенсию узницы лагерей. А также на доходы от квартиры, которую мне купил отец, чтобы у меня что-то было.

Эту квартиру мы сдаем, для нее это прибавка к пенсии, но небольшая, потому что квартира так себе и сдает она ее дешево.

Когда пришел сантехник с дочерью, ей ужасно понравилась девочка с ее вьющимися волосами. Они были такие красивые, и девочка была спокойная и улыбчивая. Мать угостила ее апельсиновым соком.

Сантехник страшно шумел специальной машинкой для удаления засоров, но всё починил, и мне больше не надо было ковшиком вычерпывать ночью воду.

Сантехник сказал ей, что это могло случиться оттого, что трубы старые. Мать сказала, поживем – увидим. У каждой вещи есть свой срок. Сказала, если это произойдет через десять лет, ее уже не будет, и проблему придется решать моей сестре, потому что я непрактичная. А ведь это я позвонила сантехнику, несмотря на то что было Рождество, и он пришел. Мать засмеялась.

Ей трудно выходить из квартиры. Она почти совсем не выходит, но только об этом и говорит, о том, как выйти на улицу, но на улице темно и сыро, зима. И она знает, что сырость для нее губительна, с ее-то болезнями. Но даже когда погода чуть менее сырая, а это порой случается в Брюсселе в этом декабре, она не выходит. Только на террасу. Она смотрит на унылый сад, который виден с первого этажа, смотрит на кошку, на собаку. Она видит шезлонг, перевернутый ветром, который сносит всё на своем пути. Вдобавок в саду никого нет. Нет детей. Они, вероятно, сидят дома. Весной она снова их увидит и обрадуется им. Она ждет весну и знает, что весна придет и она услышит птиц. Ей нравятся птицы.

Я так не умею. Не умею ждать весну. Я погружаюсь в зиму с ее тяжелыми темными тучами, которые, кажется, так и будут всегда.

Мне кажется, что это конец, но это не конец.

Я не знаю, что буду делать и где буду жить, смогу ли еще куда-то поехать. Но все-таки собираюсь поехать в Париж, в мою квартиру. У меня есть квартира. Там я у себя. Так говорят, у себя.

Но я не чувствую, что у меня есть это «у себя» или какое-то другое место. Место, в котором можно чувствовать себя дома или где-то еще.

Порой я говорю себе, что перееду в гостиницу, это будет мой дом в другом месте, там я смогу писать.

Перечитала всё написанное, и мне ужасно не понравилось. Но что делать, написала же. Вот оно.

Говорю себе, что если переписать, возможно, мне понравится чуть больше. Однако месяцами, когда я ничего не делала, я говорила себе, что сейчас снова начну писать или продолжу, и это будет хорошо.