Как бы ни отличались российские города один от другого, почти в каждом можно забрести в такое место, что уже и не поймешь, где ты – в Москве, Питере, Пскове, Челябинске? На картах городов такие территории обычно закрашивают одинаково серым негостеприимным цветом, это промзона. Речь идет не о крупных – часто не похожих на другие – промышленных предприятиях, действующих или не- (куда без пропуска все равно не пройти), а о всегда обширных городских проплешинах, обычно примыкающих к железнодорожным путям. Низкорослые строения, будто стесняясь неказистости, прячутся за деревянными заборами, стенами из бетонных плит – гаражи, мастерские, пункты сбора цветного металла, базы, склады.
Экскурсий сюда не водят, и мало охотников здесь гулять.
Как-то здесь все конкретно, предметно, рельефно, неизменяемо. Действительность здесь о себе заявляет с такой прозаической определенностью, что порой кажется ирреальной.
Промзона – это коллективный сон российских городов, всегда одинаковый и одинаково серый. Стая бездомных собак, игнорируя часовые пояса, бежит одновременно и в Красноярске, и в Пскове.
Промзона запросто может оказаться на территории бывшего кладбища (как, например, в Петербурге – на месте огромного Митрофаньевского, простиравшегося когда-то между двумя ветвями железной дороги). Кладбища у нас, известно, срывали охотно; из двух возможностей – кладбище, свалка – предпочтение отдавалось второй. Свалку промзоны два раза в неделю утюжит бульдозер. Здание склада металлоизделий когда-то было часовней. Перестроено. Пломбы, замки. Круглосуточная охрана.
Город застраивается и обустраивается, обтекая промзону и отодвигая окраины. Промзона остается внутри. Все глубже и глубже – внутри. Островом. Обширным родимым пятном.
«Кислород по четным. С 10 до 17» – вывеска.
Посвященный поймет.
Что до воздуха, он, как ни странно, чист и даже вполне. Много зелени. (Все заросло.) Кусты сирени, высокие тополя. Чертополох. В конце мая, возможно, запоют соловьи. Если их не прогонят вороны.
Улицы в таких местах носят названия вроде Складская или Химическая, да и улицами назвать их можно с натяжкой; чаще это проезды, тупики, иногда, как дома, пронумерованные по порядку (жилых домов здесь, как правило, нет). В здешнюю топонимику редко привносилась идеология, даже переулок Строителей здесь вряд ли возможен, потому что если уж Строителей, то где-нибудь в центре быть ему (и не переулку – проспекту), рядом с проспектом Ленина или Социалистическим.
Время здесь, понятно, стоит. Не понятно, как ему удается стоять, когда вокруг перемены и вроде бы кипит жизнь в большом городе. О том, что есть оно, время, напоминают даты, выложенные из кирпича на фасадах ремонтных мастерских и подобных им архитектурных сооружениях; почему-то любили у нас датировать такого рода постройки.
Я знаю заводскую трубу (должна быть в промзоне хотя бы одна заводская труба), на самой верхотуре которой значится 1991 – в этот год прекратил работу так до конца и недореконструированный заводик, – уже не вспомнить за утратой вывески, что делали здесь. Могучая, никогда не дымившая труба резко контрастирует с мелкими габаритами заводских корпусов, которые и разглядеть невозможно из-за покореженного забора и густых зарослей крушины. Зато труба видна отовсюду. Для чего ее строили? Не для того ли единственно, чтобы вознести под самые облака историческую дату распада великой державы? Можно сказать, культовое сооружение теперь. Памятник не только стране, которой уже нет места на карте, не только эпохе, но и гению слепой деконструкции, богу крутых перемен, чье тайное имя так и будет – Труба. Нельзя сказать, что труба мертва совершенно, – с наступлением сумерек на ней зажигается огонек – мало ли кто летит по воздуху.
Никогда не знал, для чего на такие трубы ведет лестница: кому надо ползти наверх по металлическим скобам, когда объект уже возведен «до самого неба»? Ради того же фонаря для оповещения летательных аппаратов? – Громоотвод, – предположил мой знакомый, – надо ведь следить за громоотводом, а то как же? Ну-ну. Вспоминается фильм из пионерского детства – там, назло фашистам-врагам (не помню, где) водрузили флаг на трубу. Иногда в газетах сообщают о городских безумцах, устремившихся к небу, их снимают с помощью вертолета. Много не пей. Высоко не лезь.
Сторож, увидев меня, вышел из дежурки-вагончика и смотрит туда, куда я смотрел только что, – на трубу. В глазах тоска. С недосыпа – зевает. (Понимаю. Сам сторожил.)
Вот что. Эти скобы-ступени, их наличие предполагает, говоря просто, возможность долгого, дальнего, невозможно высотного взгляда – на что бы то ни было – а на все! – на, в частности, город, который обычно и называют городом, настоящим городом, и который отличен от всех других городов.
Место где слово «булочная» по-прежнему произносят как и пишут потому что если идешь в булочную обязательно попадаешь в булочную а не в соответствующий отдел супермаркета и не в киоск
‹где› споткнувшегося о поребрик бесплатно лечат сколько бы костей он ни сломал
‹где› вместо Деда Мороза приходит Петр Первый в зеленом суконном камзоле
‹где› 311 солнечных дней в году а в високосный год – 312
‹где› каждый милиционер если к нему подойти отдает честь и даже знает значение этого слова
‹где› собирают подписи за достойное захоронение мумии египетского жреца из Государственного Эрмитажа и двух естественно мумифицировавшихся из Музея сангигиены
‹где› после рождения слоненка Антона закрыли проезд по Кронверской набережной а зоосад расширили до Кронверского пролива дабы слоновья семья могла выходить беспрепятственно на водопой
‹где› каждое наводнение с которым не справляется дамба отмечают как всегородской праздник – с торжественным барабанным боем и жизнеутверждающим воем роговых инструментов
‹где› человек с топором означает больше чем человек с топором
‹где› дух императора Павла обрел вечный покой а те что бродят по Инженерному замку – обыкновенные симулякры не имеющие отношения ни к той ни к этой истории
‹где› далеко не каждое что способно бросать тень на самом деле ее бросает – тогда как не каждая тень нуждается в существовании бросающего
‹где› идея государства охраняется памятниками
‹где› болотные испарения заставляют задуматься о фундаментальном
‹где› паспортный стол за инвентарным номером 30725 хранится в запасниках музея истории города
‹где› несочувствие к местной футбольной команде карается изгнанием
‹где› корюшка пахнет огурцами но огурцы почему-то никогда не пахнут корюшкой
‹где› трамваи грохочут лишь для того чтобы предупреждать о своем приближении; кондукторы самозабвенно объявляют остановки а в случае необходимости выдают стакан слабогазированной воды чтобы запить счастливый билет
