Все больше людей в мире предпочитают дома находиться одни ночью. А ведь именно это – «один – ночь -естество». Кто с ним борется и от него страдает – тот воспринимает ситуацию трагически. А те, кто доволен своим положением и предпочитают называть отсутствие пары свободой – те ошибаются. Они в браке, поскольку, как за каменной стеной, за своим Одиночеством. Оно – их вторая половина, их законное счастье. Причем, у всех разное, но добровольно выбранное.
Мы живем среди почти магических достижений техники и гипертрофированных страстей ( по телевизору и интернету), но измельчавших и ленивых переживаний в реальности. Одиночество – оно ведь среднего рода…
Когда-то Бог велел плодиться и размножаться, теперь, когда население Земли превзошло все мыслимые пределы. Бог, видимо, решил, что мы перестарались с репродукцией. И отменил указ. Теперь людям дали ответственность самим решать, нужна ли им семья, когда есть целые пастбища для секса без последствий.
Одиночество – модная тема для спекуляций и повод провести исследования и «накормить» гонорарами массу психологов и социологов. И они не растерялись.
Ромео Грегорин – успешный социолог за тридцать с черными итальянскими кудрями я такими яркими глазами, что их цвет был неестественно красивым, , на которого поглядывали все дамы в салоне боинга, летящего через океан очень благосклонно, проснулся опутанным распущенными волосами одной из самых красивых в мире женщин на сиденье самолета – своей жены Сашеньки. Надо было встать с кресла, чтобы пойти умыться. И тем временем вспомнить свой сон. Видения в голове путались, ускользали, состояли из обрывков воспоминаний о встречах в Москве, какие-то стыдные для него моменты. О двух из них он предпочел бы вообще не вспоминать ни во сне, ни наяву. Захотелось наконец стать честным с собой. И он, осторожно снимая пряди с лица любимой и своего рыжеватого твидового пиджака от Тома Форда поймал себя на мысли, что ему оказалось мало написать отчет о своих исследованиях на тему, почему европеоиды ( в том числе славяне) стали рожать во много раз меньше детей, чем азиаты и африканцы. Что тормозит и их стремление вообще вступать в брак, хотя бы гражданский?
Люди, с которыми он познакомился так и просились в роман. Да и его иногда мерзкая роль в их жизни тоже требовала «изречения», но не исповеди, а… полу -художественного, чтобы Саше сказать, что это вымысел, а себе признаться, что так оно и было.
Козел – самое емкое слово. Оно в нескольких ситуациях в Москве подходило к нему лучше всего. И подумал он об этом в туалете, глядя на свой испускающий струю член. Ибо именно он напомнил, что ему есть что скрывать от своей красавицы-жены. И надо осторожно подготовить ее к мысли… Но на этом месте он умылся и стал надеяться на «авось» – все же он был американцем русского происхождения. И решил сосредоточиться на том, с чего ж начать роман.
В том, что в процессе написания он не столкнется с трудностями он был уверен. Ромео настолько привык вживаться в их мысли и обстоятельства, что сам себе удивлялся.
И Грегорин, не откладывая, прямо во время перелета назад в Москву после сих медового месяца Александрой, проведенного у родителей в Вашингтоне, посмотрев на спящую красавицу в соседнем кресле, осторожно извлек планшет из сумки под сиденьем начал писать первую главу:
«Томное утро, когда не хочется ничего – даже спать. И это было так приятно, будто она на карусели в детстве. Но нужно на кастинг. Зоя попыталась сесть в постели, но не смогла. Поверх одеяла плетьми лежали руки – ее лелеемые ручки с наращёнными ногтями и идеальной кожей. Фарфоровой.
От слабости и головокружения Зою замутило. Но есть не хотелось- это точно.
–Пора бросать худеть, – испугалась она, когда при движении показалось, что комната вокруг начинает не кружиться, а расплываться от скорости вращения. Ее красивая комната с великолепными обоями цвета сирени и вкраплениями золота, белой лаковой мебелью с бутонами роз по фасадам. Ей стало страшно покинуть все это великолепие. В смысле навсегда. Душу-то неизвестно куда переселят на том свете.
Она дотянулась до телефона и, чуть не выронив его, позвонила соседке, у которой были ключи от ее квартиры.
–Наталья Борисовна, вызовите «скорую», пожалуйста. У меня такое головокружение, что встать не могу.
Соседка, как была в штанах – «трененках» и застиранном халате поверх них, так и выбежала на помощь своей гламурной дурочке ( так она называла Зою про себя). Номер «скорой» набирала, в прямом смысл, «набегу теряя тапки». У нее был ключ от двери квартиры, так что врачей обе женщины – молодая и немолодая ждали в молчании. Наталья Борисовна когда-то была вынуждена париться на работе в деловых костюмах. Делать прически – хоть они ей все равно не шли. Партийная работница низового звена, рабочая лошадка, она, уйдя на пенсию выкинула свой гардероб вместе с вешалками. И теперь единственным критерием отбора вещей было удобство и дешевизна. Так что валяющееся на стуле у кровати «доходяги» ( так она называла мысленно Зою) не только не вызывало зависти у нее, но даже вызвало дискомфорт в душе, будто она зрительно на колючего ежа наступила.
У Зои не было сил что-то объяснять по поводу трех дней голодания перед показом мод, который был вчера вечером, а у Зинаиды Ивановны желания снова начинать давний спор на тему «есть или не есть- вот в чем вопрос». Он возникал между этими двумя антагонистками не раз во время дней рождений обеих соседок и каждый оставался при своем мнении – получать ли удовольствие от еды или от голодания.
Оба удовольствия были опасными для жизни. Но на золотую середину ни одна из них не соглашалась. А тут у Зинаиды Ивановны в связи с самочувствие «модельки» появлялся серьезный аргумент в пользу того, что нужно есть, жрать и лакомиться. А то в какой-то момент сил не будет вилку с колбаской поднять.
Прибывший врач – мужчина симпатичный, хоть и не бритый, осматривал Зоиньку с явным удовольствием. Все же она являла собой стереотип «девушки с обложки». Собственно, ею она и была. Но не смотря н свою симпатию к худышкам, он –таки констатировал дистрофические изменения тканей и гипотонический криз и Зою при ее слабом сопротивлении погрузили на носилки, и отвезли в больницу.
Зинаида Ивановна открыла ее холодильник – из любопытства, и, вздохнув тяжело, отправилась домой к своему агрегату – упитанному и давно немытому «Бошу». К холодильнику, а не мужику. Тот-то был всегда сыт.
Эмма Алмазова сидела в своей бухгалтерии с утра, она всегда приходила первой из четырех сотрудников. Ее гладкая прическа с туго затянутым хвостом до пояса совсем Эмме не шла. К ее в круглому лицу на тонкой шейке и фигурке, которую в детстве соседка называла «глиста в корсете» нужно было лелать высокую прическку для гармонии. Эмма это понимала, но нарвиться никому не хотела – лишние хлопоты по отшивани мужиков ей не были нужны.
