Мыс Марии
мечтателю Димке
Часть первая. Проклятье Страстного бульвара
Глава первая
Самая длинная ночь
Страстной бульвар тонул в сизом молоке, какое обычно стелется осенью у болот. Густой туман облаком струился по асфальту. Лениво полз вверх по стволам деревьев. Растекался, набегал волнами на стены домов по нечетной стороне. Будто задумал поглотить все еще вырисовывающиеся силуэты зданий и фонарей, лампы которых, потерявшие привычную четкость, висели огромными полными лунами, лишенные вязким маревом всяческих опор. В самом центре Москвы было темно и тихо, словно в последней пригородной подворотне или звуконепроницаемой камере. Как в ночном лесу. Тьма сгущалась, наплывала откуда-то сверху, из-за крыш, наддверных козырьков, стен, проулков.
Ветер, который еще минуту назад безжалостно трепал верхушки деревьев, испуганно притих. Становилось жарко и душно, кислород стремительно исчезал из пропахшего липой и жасмином воздуха.
Кэт сделала нетвердый шаг и замерла, не в силах сдвинуться с места. Прямо у стены девятого дома, неестественно выгнувшись, откинувшись назад, безобразно вытянув шею – уродливо длинную, рассеченную, в красных потеках, лежала девушка. Грязная, с крупным отеком на правой скуле, с синяком под глазом. Рядом – лужей – блестела кровь. Из-за бледно-желтого света невысокого фонаря эта жижа приобрела стальной морковный оттенок и походила на вязкое абрикосовое варенье. Казалось, во рту появлялся мерзкий приторно-сладкий вкус.
Отражение открытого глаза в луже крови было словно точеный оттиск на меди. Или зловещий, дюреровский офорт, замерший на леденеющем железе. Устрашающая и безжалостно реалистичная средневековая гравюра. Мутный, с красными полосками лопнувших сосудов, белок, слегка поблескивал. Зелено-карий глаз, словно хрупкая бусина муранского стекла, авантюринового, с мельчайшей медной крошкой, не выглядел мертвым. Он все еще сверкал.
Казалось, она силилась поднять голову или опереться на руку, хотела встать, просто у нее не получалось. Казалось, горло не перерезано. Просто вместо того, чтобы надеть колье, она повязала на шею легкомысленную красную ленту. Казалось. Но она не моргала.
Окровавленная, она лежала прямо на тротуаре, в паре метров от пешеходного перехода, у выкрашенной в желтый цвет стены, безобразно вытянув исполосованную шею. Завтра останется только алое пятно на асфальте, припорошенное пылью. Наверное, нет на свете куска земли, на котором никто ни разу не умирал. Кровью пропитаны гранит, бетон, ее уже не смывает дождь.
Кэт стояла в центре душащего вакуума. Голова кружилась. За спиной безобразно моргала белая лампа, освещающая рекламный плакат под стеклянным стендом. Где-то далеко, в изломанных кривоколенных московских дворах, со скрипом распахнулось окно. Истошно завопила кошка, очень хрипло, надрывно. Звуки снова пропали.
Страх молочной дымкой скользил по ее ногам вверх от кончиков пальцев, парализовал. Смотреть вниз она больше не могла, но и отвести взгляд не получалось. В чужих застывших чертах она с ужасом узнавала хорошо знакомые, даже родные.
Нужно было звонить в полицию, ждать, рассказывать им все, а потом бежать подальше, в темноту, за угол, в любую самую узкую щель, если бывший проходной двор перегородили железным забором. Перелезть, перепрыгнуть, перелететь и мчаться дальше. В другой конец Москвы или домой, а лучше – в гости. Выпить виски или коньяку. Или водки впервые за многие годы.
Кэт смотрела на огромное офисное здание со стеклянным фасадом. Когда-то на его месте был другой дом. Деревянный, одноэтажный. Кэт боялась его с детства. Возле него всегда разило сыростью и дождем. Даже в самую солнечную погоду. Воняло, как в склепе, как на кладбище. От этого флигеля всегда за версту несло смертью. Деревянного дома давно уже не было, но смерть осталась. Она окутала здесь все, заняла это пространство, считала его своей собственностью.
Страшный дом будто преследовал Кэт, шантажировал, признав хозяйкой последнюю невольную, даже незаконную, наследницу. Требовал, чтобы владелица вступила в права. Жуткий флигель, весь залитый когда-то кровью, был давно снесен. Но смерть на нечетной стороне Страстного бульвара будто сочилась из земли. Даже его название кричало о муках Христа, умирающего за чужие прегрешения.
Страстной бульвар манил и пугал одновременно. Как новозаветная Голгофа, он непререкаемо требовал жертвоприношений. Еще одна жертва. Еще одна забрызганная стена. Страшное место, пропахшее плесенью и гниением.
Озноб пробирал изнутри, несмотря на весеннюю жару. Парализовал, сковывал движения. Дыхание перехватывало, легкие не желали исполнять свою несложную роль. Кэт трясло все сильнее. Она чувствовала презрительный, странный взгляд. Казалось, убийца смотрит из-за угла, стоит поодаль, у огромного стеклянно-бетонного домины, готовый во второй раз взмахнуть ножом. Но сдвинуться с места было невозможно. Оцепенение, паралич. Как во сне, когда хочешь, но не можешь бежать. Как в самом страшном сне.
В глазах темнело. Кэт заставляла себя не склоняться больше над ней. На то, чтобы просто поднять голову, потребовалась вся сила воли. Обе видеокамеры, висящие на доме, были отвернуты в стороны. Убийство не попало в кадр.
Кэт вертела головой, высматривая другие камеры – стеклянные немигающие глаза с металлическими веками, но не замечала. Понимала: если бы они были, кто-нибудь уже вызвал бы полицию. Кэт силилась запомнить каждую деталь, потом выхватила из кармана телефон и начала сама снимать видео. Ей казалось, она упускает улики, детали, и, как в американских детективах, сможет рассмотреть их потом, на записи. Именно это, конечно, поможет найти убийцу.
Картинка дергалась, мельтешила, не желая становиться статичной. Это тряслись руки. Хотелось кричать, но издать хотя бы какой-то, даже самый тихий звук, не получалось. Голосовые связки отказали, все тело вышло из повиновения.
Молодые листья тополей и лип снова трепетали на ветру, стволы издавали какой-то глухой тошнотворный звук – с таким ломаются кости. По другой стороне бульвара, где-то за деревьями, промчалась повернувшая с Тверской машина, вдалеке слышался чей-то смех.
Кэт невольно попятилась, и вдруг увидела через дорогу, за витой оградой сквера, высокого мужчину в развевающемся длинном черном пиджаке, стоящего не на асфальте, а ближе к ней, прямо на траве. Серые брюки, темная рубашка, перчатки. Темные волосы и жидкие усики. Он смотрел очень пристально, не отрываясь. Будто обезумевший пражский Голем1, глиняный, нечеловечески огромный. Он исчез мгновенно, будто рассыпавшись, пылью раскрошившись на ярко-зеленый газон. А Кэт, не в силах ни пошевелиться, ни нажать на останавливающую запись кнопку, обалдело снимала видео.
