Посвящается А.
Алекс стоял у двери в палату, опустив голову и не слыша, что к нему обращаются. Вой сирены за окном заливал отупляющей волной – этот пронзительный шум унёс с собой все остальные звуки, и внутри Алекса осталась лишь липкая холодная пустота. Казалось, время остановилось, и он остановился вместе с ним.
– Эй, вам нехорошо, принести вам стакан воды? – потряс его за плечо молодой врач реанимационной службы в накрахмаленном белом халате.
– А? Нет, нет, спасибо, я в порядке. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
– Нет, сейчас вам надо только набраться терпения и ждать, остальное уже наша забота.
Человек в белом халате смотрел на него с безликим профессиональным сочувствием. Как видно, так безлико-профессионально их учат смотреть в медицинской школе.
– Конечно, – кивнул Алекс, закрыв руками лицо. – Скажите, доктор, она придёт в себя?
– На сегодняшний момент я не могу вам ничего обещать. Мы делаем всё, что от нас зависит. – У вас есть дети?
– Да, две девочки, – Алекс вспомнил о детях, и его пробила непроизвольная дрожь. Что он им скажет, если…
– Как я уже сказал, о ней позаботятся, а вам бы не помешало выпить чего-нибудь успокоительного…
Так же безлико потрепав Алекса по плечу, молодой врач удалился деловым уверенным шагом.
Алекс со вздохом опустился на стул. Как же так… Как так получилось? Он вспомнил весенний цветущий Белград и их Большую Любовь. Той весной они вцепились друг в друга, как два краба, и весь окружающий мир перестал для них существовать. Это была на самом деле Большая Любовь – такая любовь бывает лишь однажды в жизни, и о ней хочется кричать на всех перекрёстках. Такую любовь надо лелеять и пестовать, пронося через жизнь, несчастья, разочарования и потери. Вот они бегут, держась за руки под дождём, и пищат от восторга. Буйство стихии, молодость и беззаботные они. Вот их свадьба на берегу Дуная: она – Мила, изящная, полная лёгкой грации, с высокой причёской, в простом, но идеально сидящем на ней белом платье, и он – влюблённый мальчишка с детской улыбкой, в купленном утром того же дня костюме и парадных туфлях. Весёлые гости, так загулявшие на их свадьбе, что к утру их находили спящими в кустах, и они – весёлые, ошарашенные свалившимся на них счастьем… Потом они приехали в Америку, у них родились дети, тяжёлая иммигрантская жизнь постепенно начала налаживаться. Потом всё было очень даже неплохо. А потом что-то в их жизни изменилось и пошло не так… Он опять зарылся руками в ладони и зарыдал…
Мила механически повернула ключ в замочной скважине. Раздался знакомый щелчок замка, и дверь открылась. Их квартира… Такая уютная, с любовью обставленная. Каждый уголок в этой квартире обустраивался ими с Алексом со смыслом. Детская комната и улыбающиеся мордашки дочерей, смотрящие со стен. Фортепиано, покрытое пёстрым лоскутным одеялом, их спальня и разрисованный ею деревянный комод… Какое это всё родное, любимое… Когда и как она начала всё разрушать? Всё ведь шло так хорошо… Она до головной боли думала, думала, пыталась проанализировать, когда, почему и как всё пошло не так и зачем она всё испортила. Испортила жизнь себе, Алексу, девочкам… Непонятно зачем, когда, как и почему. Сердце разрывалось на тысячу кусков, и казалось, что только много слёз смогут облегчить его безумную боль. Но слёзы никак не хотели выходить – Мила просто тупо смотрела в одну точку и, обняв себя руками, механически качалась из стороны в сторону. Это конец. Страшно захотелось пить. Мила открыла шкаф, потянулась за чашкой. На голову ей упал какой-то небрежно упакованный пакет. Дрожащими руками она достала его содержимое – она совсем забыла про эту штуку, так ни разу и не попробовала… На оранжевой картонной упаковке большими буквами было напечатано: «Упаковано и разрешено к продаже в штате Нью-Джерси». Отшвырнув пакет в сторону, Мила опустилась на стул и неожиданно захохотала…
«Всё-таки я прекрасно выгляжу, – восхищённо подумала про себя Мила Богданович, смотрясь в зеркало, но в восхищении этом звучала едва заметная нотка сомнения. – Обаятельное лицо, хорошая фигура, оригинальная манера одеваться… Ничего не скажешь, я прекрасно выгляжу для своего возраста. Вот только эти морщины на лбу меня старят… Да и вообще, похудеть бы не мешало… – её взгляд из восхищённого становился всё более критическим и оценивающим. – Ну да ладно, какая есть, не в красоте счастье…»
Мила Богданович любила подолгу рассматривать себя в зеркале, радостно улыбаться ему, строить глазки. На пороге сорокалетия собственная внешность вдруг начала сильно беспокоить её. Казалось, время уходит слишком быстро и его необходимо перехитрить и обогнать. Хоть немного, на одну минутку, задержать молодость и красоту, ни в коем случае не сдаваться неумолимому ходу жизни.
Мила боялась огня, машин, болезней, тараканов и ещё много чего. Но одним из главных её страхов был страх увядания. В детстве и юности она была застенчивой, уязвимой и не верила в себя. Повзрослев, она начала расцветать. Медленно, но неуклонно она расцветала, хорошела, раскрывалась и сейчас наконец почувствовала, что приближается к пику своей женской яркости и красоты. И ей очень хотелось подольше задержаться там, на вершине своей привлекательности, но она понимала, что на смену любому пику неизбежно приходит спад. Потому и смотрелась подолгу в зеркало, критически оценивая свою внешность. Смотрела на себя снисходительно и любовно и – одновременно – оценивающе и строго.
«Сегодня хороший день, – подумала Мила, налюбовавшись на своё отражение в зеркале. – Алекс рано придёт с работы и заберёт девочек. А я, может быть, вырвусь пораньше и всё-таки успею поцеловать их перед сном».
Сегодня вечером у них на работе готовилось важное благотворительное мероприятие. У них постоянно происходили какие-то мероприятия, и Мила с этим уже почти смирилась. Она любила свою работу, но не отказалась бы работать поменьше. Мила работала заведующей музыкальным отделением в элитной частной школе, находящейся на восточной стороне Верхнего Манхэттена. Это была одна из тех школ, в которые беременные мамаши записывают своих ещё не родившихся детей. Чтобы поступить сюда, вам надо пройти десятки собеседований, и желательно, чтобы вы принадлежали к верхушке нью-йоркского бомонда. Школа Ларк славилась своими программами искусств, а также первоклассными гуманитарной, математической и спортивной программами. Преподавателям и директорскому составу положено было одеваться с иголочки, говорить тихим, вкрадчивым голосом, томно растягивая слова, и улыбаться особой, неопределённой улыбкой – так, что собеседнику часто было непонятно, искренне вы улыбаетесь или просто слегка растягиваете губы в соответствующей коду вежливости гримасе. Мила не любила так улыбаться. Она улыбалась от души, широко и открыто, как ребёнок. И когда она улыбалась, окружающие невольно улыбались ей в ответ.
