Марк Уральский - «На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие
Название: «На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие
Автор:
Жанры: Литературоведение | Биографии и мемуары
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: 2022
О чем книга "«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие"

Настоящая книга относится к жанру документальной беллетристики и повествует о жизни советского художественного андеграунда 60-х – 8о-х годов XX в. Ее персонажи – художники и поэты-нонконформисты, являвшиеся, по мнению партийных идеологов, «выразителями буржуазной эстетики и морали». На страницах книги читатель встретит немало имен бывших «гениев андеграунда». Из образов этих людей, их историй и элементов своей собственной биографии автор соткал яркое мозаичное полотно того «чудного» времени, коим являлись последние три десятилетия существования СССР, страны несбыточных надежд.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Бесплатно читать онлайн «На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие


@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ


© М. Л. Уральский, 2022

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022


Глава 1. Сосуды

Мы прилично сидим, вечеряем за круглым столом, под разлапистой елью. Угощение выставлено обильное: золотистый куриный бульон, жареный картофель, посыпанный темно-коричневыми бусинками свиных шкварок, желтобрюхие бочковые огурцы, толстомясая, отливающая серебром с чернью, селедка, радующий своим многоцветием салат «оливье» и вдобавок ко всему этому великолепию розоватый, в мясных прожилках шпик, крепко подмороженный, а затем наструганный тонкими просвечивающими пластинками.

Мой сосед по даче, Валерий Силаевич, физик-ядерщик и по совместительству философ, настроил себя на возвышенный лад. По всему видно было, что собирается он нынче сполна насладиться уникальными результатами нашего с ним похода в близлежащий поселок Ратово, где благодаря счастливому стечению обстоятельств места и действия приобрели мы вчера три бутылки водки.

Наравне с продуктами питания водка считалась тогда дефицитом. Продавалась она не иначе как одна бутылка в руки, причем ни количество рук, ни объем посуды не оговаривались. Оттого счет велся исключительно на головы. Одна достаточно умудренная жизненным опытом голова за свою кровную наличность могла приобрести одну бутылку популярного алкогольного напитка, и не более того. Нам, однако же, повезло – по случаю, в котором Валерий Силаевич усматривал промысел Божий, приобрели мы аж целых три бутылки, причем нестандартного розлива – по 0,75 литра.

Дело обстояло таким образом. Под вечер, когда жара спала, посетила нас с Валерием Силаевичем одновременно счастливая идея: ознакомиться с ситуацией по части спиртного в поселке Ратово. По слухам, распространяемым знатоками, в винном магазине неподалеку от озера происходили всяческие чудеса. Авось, и нам повезет, сопричастимся.

– Делая что-либо бесполезное, следует ограничиться самым необходимым, – сказал Валерий Силаевич, – потому ничего лишнего с собой не берем: ни жен, ни пустой посуды.

И пошли мы, солнцем палимы, прихватив с собой имевшуюся у нас денежную наличность, кожаную сумку и Пусю. Последний был здоровенным котом, который отличался степенностью, рассудительностью, а за общим столом восседал обычно на собственном стуле. Вдобавок ко всему Пуся был приучен ходить на поводке.

Шли мы сосновым лесом по широкой, теплой, хорошо утоптанной хвойной тропе, цепко схваченной с обеих сторон зарослями малины.

Худая золотистая белка неожиданно выпрыгнула из леса, уселась в солнечном пятне на дороге и уставилась на нас выпученными черными глазенками. Пуся рванулся было к ней, но затем остановился и тоже сел, выказывая тем самым, что такое выдержка и самообладание, когда самого тебя ведут на поводке.

Рассмотрев нас как следует, белка прищелкнула и рванулась в кусты, Пуся, не совладав с собой, за ней, а мы – за Пусей.

Раздвинув густые ветки, увидел я покинутое птичье гнездо. На дне его коричневела обросшая паутиной корка из сопревшей хвои, а в ней, поблескивая гранями, одиноко стоял пустой стакан. Пуся с интересом обнюхал гнездо, затем стакан и, исполнившись отвращения, брезгливо зашевелил усами.

– Что, брат, не нравится? – спросил Валерий Силаевич, – понятное дело, пустой сосуд. Однако же каждый сосуд придает форму тому, что его наполняет, как тело для души. Чует мое сердце, что этот сосуд – знак надежды.

А знаешь ли ты, что на языке Каббалы человек есть сосуд, «кли», стремящийся, причем порой неосознанно, к заполнению Божественным светом? При абсолютном заполнении «кли», что, понятное дело, невозможно, возникает состояние сопричастности с Творцом, т. е. максимального наслаждения. При «недоливе» же человека мучают чувства горечи, раскаяния и стыда. Чтобы сократить бесконечное удаление от Творца, «кли» накладывает запрет на удовлетворение своих желаний.

Суть запрета состоит в том, что одушевленное создание, желая получить свет от Творца, само, без понуждения, отказывается от получения этого света, скрываясь от него за завесой. Свет же все равно стремиться войти в «кли», ибо такова его сущность – услаждать. Но теперь, когда запрет преодолен, наслаждение многократно возрастает.

Откинув назад массивную голову, Валерий Силаевич начал декламировать нараспев:

«И даже мертвое или кажущееся таким не должно
ли прозреть связью с бесконечным в эти дни?»

Со стороны казалось, что он впал в транс. Дымчатые зрачки его расширились, приобрели такой же зеленоватый, как и у Пуси, оттенок и остекленели.

Однако же через минуту он вновь вернулся на суровую стезю отечественного практицизма, словно демонстрируя, что какой бы возвышенной, т. е. оторванной от так называемой реальной действительности ни была мысль, в конечном итоге она все равно принадлежит миру действия.

– Ну что же мы тут застряли? Надо дальше идти да побыстрей. Давай, Пуся, поднимайся.

Пуся встал, потянулся, затем выгнул спину и, прищурившись, оценивающим взглядом оглядел нас с ног до головы. Чувствовалось, что к словам Валерия Николаевича относится он скептически и хотя, конечно, пойдет с нами дальше, но насчет практицизма имеется у него своя, не менее оригинальная точка зрения.

и жизнь уходила в себя как дорога в леса
и стало казаться её иероглифом
мне слово «здесь»
и оно означает и землю и небо
и то что в тени
и то что мы видим воочью[1]

Розоватая поверхность Ратовского озера, подернутая серебристой рябью, была на редкость тиха и пустынна. Ни скрипа уключин тебе, ни кокетливого женского визга, ни лихого мужского гогота, ни гордых лебедей, ни задумчивых рыбаков… В большом парке над озером, который мы прошли насквозь, гуляющих тоже не наблюдалось. И только у винного магазина, перед закрытыми дверьми толпился народ – по преимуществу хмурые особи мужского пола, человек эдак тридцать. И мы встали в хвосте очереди.

– Все на этом свете можно представить себе как водоворот случайностей, – сказал Валерий Силаевич, с тоской разглядывая очередь. – Ты крутишься в нем и считаешь, что это и есть реальный мир. Но когда удается выпрыгнуть из повседневной суеты, приходит понимание, что никакой реальности, в сущности, нет. А все потому, что на мгновение удалось тебе увидеть иное измерение бытия, и теперь ты знаешь нечто большее, чем другие. Эх, если бы кто мог точно сказать, что будет!

При последних словах Валерия Николаевича гражданин в широкополой соломенной шляпе, стоящий чуть впереди и казавшийся полностью погруженным в собственные мысли, повернулся к нам, выказывая явное желание завязать разговор.


С этой книгой читают
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности,
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX – начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем н
В настоящей книге на основании анализа биографии В. В. Розанова, его высказываний по религиозно-философским и общественно-политическим вопросам доказывается, что этот выдающейся мыслитель и беллетрист Серебряного века заявлял себя на литературной сцене в роли трикстера – эксцентричного, склонного к юродству разрушителя идейных устоев и традиционных представлений. В одно и то же время Розанов выступал врагом православной церкви и ее охранителем, х
Новый сборник статей критика и литературоведа Марка Амусина «Огонь столетий» охватывает широкий спектр имен и явлений современной – и не только – литературы.Книга состоит из трех частей. Первая представляет собой серию портретов видных российских прозаиков советского и постсоветского периодов (от Юрия Трифонова до Дмитрия Быкова), с прибавлением юбилейного очерка об Александре Герцене и обзора литературных отображений «революции 90-х». Во второй
Монография посвящена исследованию идеи вечного возвращения (die ewige Wiederkunft) Ф. Ницше в русской поэзии XIX – начала XX века. Исследование выполнено на стыке философии и литературоведения.Монография адресована философам, литературоведам, культурологам и всем интересующимся философией и художественной литературой.
Эта книга о смысле личности в русской культуре. И о соборно-авторитарных основаниях нашей культуры, которые противостоят личности. Она о расколе между старым и новым, культурной статикой и социальной динамикой, свободой и несвободой. О мышлении писателей – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя, – анализирующих логику этого раскола. О том, как принцип личности / идея свободы / либеральная идея впервые появились в России на страницах худож
Наука о Достоевском – одна из самых разработанных областей не только отечественной, но и мировой филологии. После более чем векового изучения первоисточников текстов писателя может показаться, что их история, канонизированная в двух изданиях академического Полного собрания сочинений и изложенная в трудах нескольких научных школ, уже не претерпит существенных изменений. Однако книга Петра Дружинина показывает, что даже в этих условиях оказывается
Из всех видов человеческого общения мне наиболее близка та тонкая грань между искренностью и стёбом, которая возникает за полночь, когда дети давно спят, все пустые small-talk исчерпаны, и под разбулькивающие звуки начинается РАЗГОВОР. Собственно, из таких разговоров и состоит эта книга. О дороге и о привалах на подзарядку батарей, о друзьях и о детстве, которое всегда с тобой, о моментах абсолютного счастья и о потерях. В книге много авторских ф
В данной книге описаны рассказы, которые вполне могли существовать. Дальше решать Вам, могло такое быть или нет! Вспомни меня! Я – Бог! Копчёный.
Вчера крестьянка — сегодня графиня. И пусть титул принадлежит мне по праву рождения, на этом месте я чувствую себя чужой. Этикет, балы, учеба в Академии… Еще и друг брата, который оказался ректором той самой Академии, приставлен следить за каждым моим шагом! Когда же вы все от меня отстанете? Хотите разбудить во мне родовой дар? Боюсь, у вас ничего не выйдет. Ведь для этого нужно открыть свое сердце, а у меня оно заковано в толстую корку льда. Ва
Жизнь преуспевающей модистки, госпожи Лорьетты Шантей перевернулась в один миг, когда на пороге её ателье умер состоятельный клиент. Из-за смерти графа ателье закрывают, а в город прибывает главный дознаватель. Для чего судьба свела отчаянную модистку и сурового лорда-дознавателя, который к тому же, катастрофически отстал от моды? Может быть вместе они спасут родную Империю от чего-то непоправимого? А заодно - и собственные сердца от одиночества?