– Надюха!
Она ловко увернулась от распахнутых рук. Петрович, как всегда, был в приподнятом настроении, хотя до конца рабочего дня оставалось еще почти три часа. Обычно он редко «принимал на грудь» так рано, и его никогда не видели на рабочем месте, не вяжущим лыка – в цеху за этим следили строго, даже строже, чем сама Надежда. Она порой сквозь пальцы смотрела на выпивающих подчиненных, поскольку лучше высшего руководства знала их способности и возможности. Тот же Петрович – мастер на все руки, на него чуть ли не молились на всем заводе. И то, что время от времени он позволял себе лишнего… ну, бывало. Но ведь не часто. Даже не раз в месяц.
Но вот сегодня…
– Надюха, ты чего? – слегка оторопел мастер.
Она холодно взглянула на него, подбирая слова. И это молчание – и невысказанные речи – отрезвили мужика больше, чем ушат холодной воды.
– Ты это… Надюха… Надежда Сергевна, – внезапно вспомнил он. – Ты чего? Случилось чего, а?
Она задохнулась. Случилось. Действительно случилось, только вот ее подчиненным и коллегам знать было не обязательно.
– Все в порядке, – заставила себя сказать. – Как там монтаж в котельной?
– Да продвигается.
– А с материалами что?
– Все есть, Надежда Сергевна. Ты не серчай, а? Просто ну… сын сейчас звонил – внук у меня родился. После трех внучек первый внук, представляешь?
Она покивала, чувствуя одновременно дежурную, «женскую» радость от того, что на земле продолжают рождаться дети, и горечь. Пролепетала что-то похожее на: «Это замечательно! Поздравляю!» – и стиснула зубы, пережидая поток слов от новоиспеченного деда. У самого Петровича было трое детей – старший сын где-то болтался, не собираясь жениться, несмотря на возраст, дочка подарила ему двух внучек и на этом успокоилась, и вот младший сын после первой девочки обеспечил «продолжателя фамилии».
– Ну, как после такого не выпить? – сокрушенно улыбаясь, развел руками Петрович. – Но только ты, Надежда Сергевна, знай – я до конца рабочего дня ни-ни! Сейчас немного продышусь и за дело. А потом проставлюсь, после работы, само собой!
– Ты поосторожней там, – стараясь быть строгой, сказала Надежда. – Не лезь. Вон, пусть Николай сегодня постарается. А то он только баклуши бить горазд…
– Да что твой Николай понимает! Молодые они, – отмахнулся Петрович. – Им бы только деньгу зашибить. Работают тяп-ляп, кое-как, а сами хотят золотые горы получать. И на сторону поглядывают – где платят больше. А мы с тобой, Надежда Сергевна, жизнь прожили, понимаем…
Женщина прикусила губу. Что-то такое отразилось на ее лице, отчего Петрович вдруг смутился, сообразив, что ляпнул что-то не то.
– Ты это… ну… молодая, конечно, Надюха, – опять перешел он на фамильярный тон. – И выглядишь хорошо, и в самом соку… А сегодня вообще красавица – во! – оттопырил большой палец. – Эх, был бы я помоложе и не женатый, приударил бы за тобой, вот ей-богу, приударил!
Надежда покивала, попробовав отшутиться – мол, все вы только обещаете. С коллективом она старалась держаться ровно – с одной стороны, все-таки своя, чуть ли не с училища здесь работает, несмотря на заочное высшее экономическое образование, а с другой – женщина и какое-никакое, а начальство. Распределение работ, сдача-приемка, всякие там комиссии-проверки и начисление зарплат и премий – все через ее руки проходит. Выше ее только начальник цеха, но сидит на своем месте крепко, его только с конторой отсюда и сдвинешь.
Настроение, тем не менее, испортилось – слишком много радости исходило от Петровича. Радости и за долгожданного внука, и просто так, за весь мир. Вот ведь человек! Практически пенсионер, в два раза ее старше, а умеет радоваться жизни. А она…
– Надежда Сергевна, да ты чего такая вялая? Случилось, что ль, чего? Опять наш Козлов дурит? Ну, так наплюй. Козлов – он козел и есть, – Петрович нутром почуял ее настроение. Еще бы ему не чувствовать – дома он жил практически в женском коллективе!
– Да все у меня нормально, – отмахнулась Надежда. – Просто… день рождения у меня сегодня, – помявшись, призналась она.
– Ой! – грубоватое лицо мастера пошло складками и морщинами. – Точно! Сегодня же тринадцатое! А я совсем забыл! И сколько тебе стукнуло?
В этом весь Петрович – где-то умелый и даже чуткий, особенно когда дело касалось работы, а где-то чурбан чурбаном. У женщин не принято спрашивать о возрасте, каковы бы женщины ни были! Но отшучиваться и кокетливо возражать: «Восемнадцать с половиной!» – Надежда не стала. Не то у нее было настроение с утра.
– Тридцать.
– Ух… круглая, выходит, дата? Это… ну… проставиться бы надо, Надежда Сергевна?
– Проставлюсь, – кивнула она. – Само собой.
– Ты да я, да мы с тобой, – Петрович опять попытался ее приобнять, – у меня внук, у тебя юбилей… Сегодня, а? Чего долго откладывать? Практикантку позовем, учетчицу… ну, Николай и Авдеич сами припрутся, куда же без них! Еще Никоненко и Ромаха… Посидим, отметим?
– Посидим, – кивнула она. – Отметим. А сейчас…
Голос ее чуть дрогнул, и Петрович мигом стряхнул с себя и браваду и фамильярность:
– Понял! Пошел работать! – и уже у самых дверей обернулся и снова одобрительно вскинул большой палец: – А все-таки шикарно выглядишь, Надежда Сергевна!
Домой Надежда шла в подавленном настроении.
Петрович за три часа ухитрился раззвонить всему цеху, что у мастера юбилей, так что к концу рабочего дня – всего за три с половиной часа – ее поздравили по разику практически все. Даже начальник цеха, Козлов, и тот пожал руку и что-то промямлил по поводу того, что «ты – прямо наша Надежда, цветешь и пахнешь!» В обеденный перерыв ей пришлось ненадолго отлучиться, чтобы добраться до ближайшего минимаркета и срочно подкупить вина и закусок – той сумки с продуктами, которую она было принесла с утра, теперь казалось недостаточно. Выставил на стол свою лепту и счастливый Петрович – две бутылки водки и две банки домашних солений. Виновникам торжества вручили по конвертику, а Надежде – еще и букет гвоздик, явно купленных в том же минимаркете.
