Павел Николаевич Елецкий, коллежский советник, 32 лет. Петербургский чиновник; холоден, сух, неглуп, аккуратен; одет просто, со вкусом. Человек дюжинный, не злой, но без сердца.
Ольга Петровна Елецкая, урожденная Корина, его жена, 21 года. Доброе, мягкое существо; мечтает о свете и боится света; любит мужа, ведет себя весьма прилично. Хорошо одевается.
Василий Семеныч Кузовкин, дворянин, проживающий на хлебах у Елецких, 50 лет. Носит сюртук с стоячим воротником и медными пуговицами.
Флегонт Александрыч Тропачев, сосед Елецких, 36 лет. Помещик 400 душ, не женат. Высокого роста, виден собою, говорит громко, рисуется. Служил в кавалерии и вышел в отставку поручиком. Ездит в Петербург и собирается за границу. По природе грубоват и даже подловат. Одет в зеленый круглый фрак, гороховые панталоны, шотландский жилет, шелковый галстух с огромной булавкой. Носит лакированные сапоги и палку с золотым набалдашником. Острижен коротко, à la malcontent[1].
Иван Кузьмич Иванов, другой сосед, 45 лет. Смирное и молчаливое существо, не лишенное своего рода гордости, друг Кузовкина. Охотно грустит. Носит старенький коричневый фрак, вымытый желтоватый жилет и серые панталоны. Очень беден.
Карпачов, тоже сосед, 40 лет. Очень глупый человек, с усами, нечто вроде адъютанта Тропачева. Не богат. Носит венгерку и шаровары. Говорит басом.
Нарцыс Константиныч Трембинский, дворецкий и метрдотель Елецких, 40 лет. Пронырлив, криклив, хлопотлив. В сущности большая бестия. Одет хорошо, как следует дворецкому в богатом доме. Говорит правильно, но с белорусским произношением.
Егор Карташов, управитель, 60 лет. Пухлый, заспанный человек. Где можно крадет. Одет в долгополый синий сюртук.
Прасковья Ивановна, кастелянша, 50 лет. Сухое, злое и желчное существо. На голове носит платок; ходит в темном платье; шамкает.
Маша, горничная, 20 лет. Свежая девка.
Анпадист, портной, 70 лет. Дряхлый, выживший из ума, изнуренный и севший на ноги дворовый человек.
Петр, лакей, 25 лет. Молодой, здоровый парень. Зубоскал и балагур.
Васька, казачок, 14 лет.
Сцена представляет залу в доме богатого помещика; направо два окна и дверь в сад; налево дверь в гостиную; прямо – в переднюю. Между окнами раздвижной стол, на столе шашечница. Спереди налево другой стол и два кресла. Между гостиной и передней вход в коридор.
Трембинский (за сценой). Это беспорядок! Я во всем здесь нахожу беспорядок! Это непростительно!.. (Входя в сопровождении Петра лакея и казачка Васьки.) Я имею формальное предписание от госпожи! Меня здесь все должны слушаться! (К Петру.) Понимаешь ты меня?
Петр. Слушаю-с.
Трембинский. Госпожа с своим супругом сегодня сюда приехать изволят… – меня вот наперед прислали, – а мы что здесь делаем? Ничего! (Обращается к казачку.) Ты зачем здесь? Шататься тоже любишь, а? Ничего не делать тоже? (Схватывает его за ухо и держит.) Даром хлеб есть? Это вы все любите даром хлеб есть! Знаем мы вас! Вон! на место! (Казачок уходит. Трембинский садится в кресло.) Совсем, ей-богу, замучился! (Вскакивает.) А что ж портного мне не представляют? Где ж, наконец, этот портной?
Петр (глянув в переднюю). Пришел портной-с.
Трембинский. Что же он не входит? Чего дожидается? Поди сюда, братец ты мой, как тебя зовут?
(Входит Анпадист и становится у дверей, заложив руки за спину.)
Трембинский (Петру). Это портной?
Петр. Точно так-с.
Трембинский. (Анпадисту). Сколько тебе лет, братец ты мой?
Анпадист. Семидесятый годок пошел, батюшка.
Трембинский (Петру). И другого нет у вас портного?
Петр. Никак нет-с. Был другой, да негодным оказался. По причине косноязычья.
Трембинский (поднимая руку к небу). Что за беспорядки! (Анпадисту.) Ну, ты, старина, исполнил приказание?
Анпадист. Исполнил, батюшка.
Трембинский. Воротники на ливреях подшил?
Анпадист. Подшил, батюшка. Только, батюшка, желтого суконца не хватило… батюшка.
Трембинский, Ну так как же ты распорядился?
Анпадист. А, батюшка, мне из кладовой юбочку старенькую выдали, желтенькую такую.
Трембинский (махая руками). И не говори!.. Ну, однако, делать нечего. Не ехать же теперь в город за сукном. Ступай. (Анпадист хочет идти.) Да смотри у меня! Живо! А то ведь я, брат, того… Ну, ступай. (Анпадист уходит. Трембинский опять садится и тотчас опять вскакивает.) Ах, да! чистят ли дорожки в саду?
Петр. Как же-с, чистят-с. С деревни бестягольных нагнали.
Трембинский (подступает к Петру). Да ты кто?
Петр (с изумлением). Чего изволите-с?
Трембинский (подступает ближе к Петру). Ты кто, говорят тебе, кто ты?
Петр (с возрастающим изумлением). Я-с?
Трембинский (подходит к самому носу Петра). Да, ты, ты, ты… Кто ты?
(Петр конфузится, глядит на Трембинского и молчит.)
Трембинский. Да говори же, наконец, – тебя я спрашиваю: кто ты такой?
Петр. Я Петр-с.
Трембинский. Нет, ты лакей – вот ты кто. Дом – твое дело; и лампы чистить – тоже твое дело; а сад – не твое дело. Бестягольных ли нагнали или других там каких-нибудь – это не твое дело. Это дело приказчика. Я тебя не спрашивал; я от тебя ответа не требовал. Твое дело за приказчиком сходить. Вот это – твое дело.
Петр. Да вот они сами сюда идут-с.
(Входит Егор из передней.)
Трембинский. А, Егор Алексеич! очень кстати изволили прийти. Скажите, пожалуйста, вы распорядились там в саду, насчет…
Егор. Распорядился, Нарцыс Константиныч. Не извольте беспокоиться… Табачку не хотите ли?
Трембинский (берет табак у Егора и нюхает). Вы не поверите, Егор Алексеич, в каких я хлопотах с утра. Признаюсь вам откровенно, не ожидал я в таком большом имении найти подобные беспорядки! Не по вашей части, разумеется, не по хозяйству – а в доме.
Егор. Та-ак-с.
Трембинский. Вообразите себе, например, спрашиваю: музыканты имеются? Вы понимаете – надо господ как следует встретить. Говорят мне, имеются. Ну, говорю, подайте их сюда. Что ж вы думаете? Все они, музыканты-то, в разных должностях состоят. Кто огородником, кто сапожником; контрабас за волами ходит. На что это похоже? Инструменты тоже в беспорядке. Насилу кое-как сладил. (Опять нюхает табак.)
Егор. Хлопотливую должность изволили получить-с.
Трембинский. Да, смею сказать, не даром хлеб свой ем… А что, музыканты стоят у крыльца?
Егор. Как же, у крыльца. Дождик накрапывать стал – так они было в официантскую забрались: инструменты, говорят, подмочит. Да я их, признаться, выгнал. Ну неравно вестовой прозевает – господа вдруг пожалуют. А инструменты можно под полой подержать.
Трембинский. Совершенно справедливо. Кажется, всё теперь в порядке.
Егор. Будьте спокойны, Нарцыс Константиныч. (Взглядывает на Петра.) Ты что тут торчишь? Ступай-ко вон, на свое место, мой любезный, между продчим… (
