Мила Нокс - Наместник ночи

Читатель, тебя ждет лишь одна ночь, но она окажется самой долгой из всех.

Франциску Бенедикту Фармеру шел уже тринадцатый год, однако он по-прежнему был убежден: волшебство существует. Прячется за обыденным, привычным для нас так близко, как лавандовый букетик за стопкой белья. Заглянув в платяной шкаф, ты его не увидишь, но стоит вдохнуть тонкий аромат, как вскоре нащупаешь в глубине темной полки сухие стебельки.

Так и с волшебством. Если, проходя мимо запертой двери, ты почувствуешь, как сердце пропустило удар, по позвоночнику заструились мурашки, а в животе шелохнулось странное, древнее, таинственное чувство – знай: это оно. Глаза тебе солгут – не доверяй им. Нет, не доверяй! Единственный компас, указывающий путь к волшебству, – сердце. И когда услышишь шепот из мрака незапамятных веков – верь ему, а не полуслепой толпе живущих. Верь ему и иди за ним.

Тебя попытаются переубедить – ведь слышать зов может лишь тот, чей слух не притупили выкрики газетчиков, грязная ругань Ист-Энда, усталые вздохи стариков и старух – жизнь из этих людей ушла, осталось лишь тело, пустая оболочка, заполненная ежедневной суетой, ворчанием, болью. Не верь им. Услышит зов лишь тот, кто остался верен себе.

Вопреки всему.

Франциск Фармер был именно таким.

И пусть ни единая душа в мире – ни служанка Мэри, ни мать, ни даже бедный, милый брат-близнец Филипп – не верила ему, Франц твердо решил, что будет верить до тех пор, покуда зов не приведет его туда, куда он стремится попасть. А если не приведет, Франц по-прежнему будет ждать, сколько бы лет ни прошло. Будет ждать, покуда на земле не наступит вечная ночь.

Может, он и поддался бы на доводы простаков и отрекся от веры. Но у него было то, что все эти годы не позволяло исчезнуть надежде.

Ключ.

И однажды он откроет волшебную дверь.

Вновь.

От размышлений Франца отвлекла речка – громыхая, коляска покатила по узкому каменному мосту над бурливым потоком. Мальчик оторвал взгляд от маленького ржавого ключа, который сжимал в пальцах, и вытянул шею, чтобы посмотреть, что творится под мостом. Затем он перегнулся через борт так низко, что челка упала на лоб, и всмотрелся в воду. Река оказалось чистой, светлой – позолоченные закатным солнцем, волны проносились внизу, обдавая изумрудные берега пеной и брызгами.

– Франц!

Резкий окрик заставил мальчика выпрямиться. На какой-то миг взгляды Франца и матери пересеклись. Слегка вздрогнув, Делайла отвернулась, будто смотреть на собственного сына было выше ее сил. Женщина уставилась вдаль – туда, где золотистая лента увиливала к горизонту, огибая небольшую деревушку, к которой приближалась их запряженная двумя унылыми лошадками развалюха, дребезжа на всю округу так, что в ушах звенело.

Франц сглотнул комок в горле и, разжав пальцы, вновь уставился на лежащий в ладони ключ.

Что заставляет мать отводить взгляд? Мальчик не знал. Он вспомнил фразу, брошенную матерью одной из подруг – таких же бледных и чинных дам, как сама Делайла Фармер: «Весь в отца». Имена сыновей Делайла не переиначивала, а вот ненавистную фамилию, будто надеясь досадить мужу, всегда произносила как «Фармер». Сам Франц упрямо говорил «Фар-мер» – так, как отец. К сожалению, Фальк слышать этого не мог – несколько лет назад он пропал. Семья уже смирилась с потерей, и все равно каждый раз при виде утренних писем в руках служанки в сердце Франциска вспыхивал огонек надежды.

Многие утверждали, будто Делайла Фармер – молодая, но, увы, некрасивая женщина с физиономией лошади и шеей гуся – пристрастилась к презрительному выражению лица после исчезновения мужа. «Бедняжка, – шептались дамы. – Без супруга-то выцвела точно моль!» Франц привык считать так же, хотя на его памяти мать стала сжимать губы в жесткую линию куда раньше, чем Фальк канул в неизвестность.

Когда же с матерью произошли перемены? Была ли она когда-то иной? Может, все началось после… Едва Франциск коснулся в памяти того самого дня, тело прошиб холодный пот. На миг светлый день померк, в глазах все почернело, но мальчик удержался на краю сознания и, сжав ключ крепче, отогнал ужасные мысли в тот угол памяти, где прятал их все эти годы.

Франциск никогда не позволял себе заходить в темный коридор воспоминаний, где таился тот самый день. Если вдруг он оказывался близко к страшному повороту, то на всех парах мчался прочь, боясь даже на секунду заглянуть за угол и встретиться лицом к лицу с прятавшимся там ужасом. Если бы он это сделал… Случился бы приступ. А этого допускать было нельзя.

Впрочем, приступы все равно происходили.

Раз за разом.

И никто не мог ему помочь. Даже Филипп.

«Хватит думать об этом», – раздраженно приказал себе Франциск.

Мальчик опустил взгляд на руки – бледные пальцы дрожали, вцепившись в ключик точно в спасительную соломинку. Бесполезно: даже волшебная вещица не сможет разогнать темноту, которая таится в его голове.

«Что же ты за размазня, едва подумал об этом – сразу в дрожь. Будь смелее!» – упрекнул себя Франц.

Но порыв храбрости будто ветром сдуло, темнота заклубилась вместе с облаком пыли за спиной, дыша затхлостью и плесенью в затылок, и Франц сжался, словно ожидая удара.

«Почему, ну почему рядом села мать, а не Филипп?!»

Брат ехал на козлах – места сзади не хватило, поэтому мальчишку усадили к вознице, из-за чего Франц не на шутку обиделся на мать. Казалось, она нарочно разделяет близнецов, хотя и знает, как им плохо в разлуке… Франц вперился в кудрявый затылок – сдуваемые ветерком, темные локоны Филиппа разметались по тонким плечам, на которые брат зябко натягивал клетчатый плед. Франц только сейчас это заметил. Видимо, брата вновь знобит – и это в июньский-то вечер!

«Ему и без меня плохо…» – грустно подумал мальчик.

Руки по-прежнему дрожали, а за спиной клубилась тьма.

«Да что ж такое!»

Хоть бы мать увидела, что Францу дурно, – может, попросит остановить экипаж и пересадит к Филиппу? Но женщина не замечала нервно сжавшихся кулаков сына, да и Филипп не оборачивался, молча подскакивая на козлах рядом с возницей. Мужчина даже и не думал заговорить с мальчишкой, делая вид, будто тот пустое место – так, как зачастую поступала мать.

«Филипп!» – мысленно воззвал Франц.

Он знал, что брат себя плохо чувствует, но не смог сдержать искушения потянуться мыслями к близнецу, чтобы ощутить его силу.

Когда на Франциска накатывали приступы, брат всегда брал его руку в ладони и, шепча успокаивающие слова, держал так до тех пор, покуда сердце не вспоминало обычный ритм. Филипп единственный на всем белом свете мог унять Франца – быть может, оттого, что еще в чреве их сердца научились биться в унисон.

Франциск и Филипп родились близнецами, причем до срока. Няня уверяла, это все из-за Франца: его тихий и послушный брат точно бы дождался назначенного природой времени, но вот неугомонный Франц – куда уж тут! Не то что на стуле за ужином, даже в утробе усидеть не мог спокойно.