Софья Федорченко и «русский народ»
Литературная биография Софьи Захаровны Федорченко (1880—1959) довольно своеобразна[1]. Федорченко родилась в Петербурге в семье актрисы, французской цыганки, много гастролировавшей и приезжавшей в Россию лишь дважды в год. Поэтому до семилетнего возраста будущая писательница воспитывалась в крестьянской семье в селе Кохма Шуйского уезда Владимирской губернии. С семи до двенадцати лет Федорченко жила в Париже в семье отчима, инженера-технолога З. А. Гониондзкого. Затем путешествовала с ним по разным губерниям России. После гимназии Федорченко поступила на юридический факультет Киевского университета, но его не закончила. Когда началась Первая мировая война, она отправилась на фронт и работала там сестрой милосердия с 1914 по 1916 г. После Февральской революции, по утверждению самой Федорченко, она вернулась на фронт, «работать по помощи населению, пострадавшему от войны». В годы Гражданской войны она жила в разных регионах Украины и Южной России. В 1922 г. Федорченко переехала в Москву и стала заниматься профессиональной литературной работой.
Известность пришла к Федорченко вскоре после публикации ее первой книги «Народ на войне: Фронтовые записи», изданной в 1917 г. издательским подотделом Комитета Юго-Западного фронта Всероссийского земского союза. В предисловии к этому изданию (а также к журнальным публикациям его фрагментов) Федорченко утверждала, что в книгу вошли подлинные записи солдатских разговоров, собранные на фронте в 1915 и 1916 гг.:
«Материалы для этой книги собраны мною на фронте в 15 и 16 годах. Была я все время среди солдат, записывала просто, не стесняясь, часто за работой, и во всякую свободную минуту. В большинстве это беседы солдат между собой. Можно было иногда записывать и при них, так как солдаты привыкли видеть, что сестра всегда что-нибудь пишет (то температуру, то назначение, то „на выписку“, то письма), и, не обращая на это никакого внимания, разговаривают. Лично мне интересного говорилось меньше, особенно молодыми солдатами. Они всё старались под мой уровень подладиться, всё думали, что „простое мне не понять будет“, а когда начинали говорить на подходящем, по их мнению, языке, было скучно, и записывать не стоило. Пожилые солдаты, те чаще рассказывали мне, даже диктовали иногда. Так я записала некоторые песни про войну, сказки, заговоры, предания: они не все вошли в эту книгу».[2]
* * *
В 1920 г. в первом томе эмигрантского журнала «Современные записки» Федорченко опубликовала подборку из тринадцати сказок, которые тоже были якобы записаны на фронте. В редакционном предисловии говорилось, что публикуемые тексты «взяты из огромного материала… собранного Софьей Федорченко на войне, где она работала как сестра милосердия. Материал этот записывался на привалах, по дорогам, в вагонах, в лазаретах, часто подслушивался украдкой. На прилагаемые сказки нельзя смотреть как на запись строго научную. Они, как и весь собранный Федорченко материал, есть лишь живой свидетель того, что в народе не иссяк источник творчества».[3]
Книга Федорченко была высоко оценена критикой и неоднократно переиздавалась в первой половине 1920-х гг. «Ее называли „драгоценным памятником нашей эпохи“, „подлинной правдой о войне, о русском народе“ (Я. Тугендхольд), „огромным складом народной мудрости“ (И. Машбиц-Веров), „энциклопедией народной души“ (Л. Войтоловский). Популярный в то время журналист И. Василевский (He-Буква) утверждал, что „ни историк, ни социолог, ни беллетрист, ни политик не имеют права не знать этой книги“»[4]. Большевистский критик А. К. Воронский писал в 1922 г., что «Народ на войне» «показывает, как в старой русской армии зарождался, развивался и зрел стихийный большевизм: протест против войны, нежелание воевать во имя непонятных целей, массовое озлобление против командующих классов и тяга к новой жизни без войн, царя, помещиков и капиталистов, тяга к науке и просвещению»[5]. Фрагменты из книги Федорченко использовались другими авторами, писавшими о войне и революции, в том числе и А. Н. Толстым. Подобные заимствования можно встретить и в позднейших памятниках советской литературы. Короче говоря, «Народ на войне» имел несомненный успех, главным образом – как оригинальная документально-этнографическая книга.
В 1925 г. Федорченко издала продолжение «Народа на войне» с подзаголовком «Революция»: предполагалось, что в этом томе собраны записи, относящиеся к периоду между февралем и октябрем 1917 г. В конце 1920-х Федорченко работала над третьим томом книги – «Гражданская вой на» – и даже читала его отрывки собратьям по цеху, в частности – Михаилу Булгакову и Леониду Леонову. Однако «Гражданская война» увидела свет только в 1983 г. в одном из томов «Литературного наследства», а писательская карьера Федорченко неожиданно оказалась под угрозой.
Дело в том, что в 1928 г. вокруг книги «Народ на войне» разгорелся скандал. Писательница призналась, что на самом деле никаких записей на фронте она не вела и написала первую часть своей книги в Киеве и Москве – по памяти. Между тем до этого признания публикации Федорченко воспринимались большинством читателей как документальные, чуть ли не стенографические записи аутентичных солдатских бесед. В очерке, посвященном истории «Народа на войне» и предназначавшемся для одного из литературных альманахов, Федорченко вспоминала:
«Я решила написать „правду о войне“, и решила написать только правду, даже если всей правды мне написать и не удастся.
Сперва думала писать нечто вроде военного дневника. Но, при пробе этой формы, может быть, от отсутствия опыта, было мучительно неловко говорить о себе „я“ наряду с тем, что я хотела сказать о других. Особенно трудна мне была эта форма при твердом моем решении сделать героем книги народ, – „простой народ“, да еще и целиком, не как-нибудь. Решила же я писать именно „простой народ“ потому, может быть, что на войне я была только с ним, да и литература того времени этот самый „простой народ“ излюбленно измызгивала.
Итак, пробовала я разные формы, даже роман. Это бы ло совершенно ужасно. Три дня я перебирала и то и се. А потом, в аванложе театра, под „Черную Пантеру“ Винниченки, я написала первый отрывок из „Народа на Войне“ (…я повылез, слышу…), каким-то неожиданным способом, с непривычки я даже слегка испугалась – влезши в шкуру рассказавшего мне этот случай солдата и абсолютно забыв себя самое. <…>
Писала я быстро, почти без поправок, просто выбрасывая недостаточно „правдивое“ (и в смысле, и в языке). Печатала собственноручно, одним пальцем, неистово медленно. А отдать на сторону такую книгу в то время было опасно „политически“.