Отовсюду с любовью. Пятница, 28 марта
21.10
Если вы случайно открыли мой дневник, пожалуйста, положите на место!
Я веду дневник, чтобы не забыть незабываемые тайны моей жизни, например: пятница 28 марта, 21.10, на углу Невского и Фонтанки, – СЧАСТЬЕ. В детстве (глупо говорить “в юности” – а сейчас у меня что?!) гулятьпоневскому было счастье, все было счастье-любовь, как будто кто-то сверху (Бог?) светил на меня фонариком, – под дождем мокрые косички, и ледышки на варежках, и открыть рот – поймать снежинку, и весенний запах асфальта, особенно запах асфальта. И сейчас – СЧАСТЬЕ.
Во мне все поет: ля-ля-ля-а, меня любят все-е… у меня скоро сва-адьба… и четверка за сочинение… ля-ля-ля… мой портрет на Не-евском… МОЙ ПОРТРЕТ НА НЕВСКОМ! В два-три человеческих роста, ВИСИТ. В витрине Дома книги. На уровне носа надпись: «Любимый автор представляет новую книгу».
«Дневник сорокалетнего мужчины: я больше не ребенок, я подросток!» стал бестселлером. На обложке написано: «Это первая книга на русском языке, в которой смешно все, у героя неприятности с женщинами, детьми, деньгами, и все это складывается в смешную и печальную мозаику наша жизнь».
Когда я писала от имени мужчины, я представляла себе, что чувствуют мужчины: например, писатель выступает в Доме книги, – казалось бы, наслаждайся, думай «жизнь удалась!», – так нет, он беспокоится, что порвались колготки. Пусть не колготки, а галстук, или любимая ушла к другому, важно другое: ВСЕ робеют и сомневаются в себе, все смотрят на себя в зеркало и думают «ну и физиономия», все бесконечно спрашивают себя, что о них думают другие, – все думают, не меньше ли у меня было женщин, чем у других, и не больше ли, а мой персонаж не стесняется об этом сказать. Удивленные детские мысли есть у всех, у каждого человека, поэтому вышло два дополнительных тиража и допечатывается третий.
На встрече с читателями могло произойти Что-то Ужасное, как минимум НИКТО НЕ ПРИШЕЛ, и нужно делать вид, что я люблю стоять перед пустым залом. Но все прошло триумфально (любимый автор, ля-ля-ля-а), не считая того, что один читатель спросил: «По-вашему, жизнь – это пространственно-временная характеристика бытия в совокупности разрозненных явлений или имманентно присущая всему взаимосвязь, способствующая саморазвитию организмов? Если иметь в виду метафизический дискурс. Как вы на это смотрите?» Я сказала: «О, да. О, нет. Тут как посмотреть». Ясно, что любой писатель, на которого наскакивает умный читатель, растеряется.
Умному читателю бесплатно досталась книжка за самый умный вопрос, он прочитал вслух посвящение: «Я не посвящаю тебе книжку, потому что тебе посвящаюсь я сама». Я покраснела: не люблю публичных проявлений чувств, лучше уж секс на даче с тонкими перегородками, чем такие интимные слова при всех. Умный читатель сказал: «Ну спасибо, очень трогательно». Это была книжка для Андрея, КАК она попала в Дом книги?
Звонок – Илья.
– Ну, как ты сегодня?… Болит голова, сердце, экзистенциальные проблемы или хотя бы тошнит?… Я – ужасно. Утром проснулся в холодном поту со страшной мыслью – мне пятьдесят!.. Цифра 50 обожгла меня, сбила с ног!
Почему цифра 50 сбила с ног лежащего в постели Илью, почему обожгла? Не понимаю, хотя я старше Ильи на два года, мне сорок три.
Илью не утешит, если я напомню, что ему сорок один. Илью утешит, если я скажу, что ему скоро шестьсот девяносто. Илья меланхолик, ему чем хуже, тем лучше.
Илья – мой друг, главное правило дружбы – приветливо разговаривать с другом на приятные ему темы. Скажу Илье что-нибудь приятное: что у меня апатия как способ притупить свое осознание бытия и астенический синдром.
– У идиотов не бывает апатии. Идиотам свойственно беспричинное ощущение счастья вследствие нежелания анализировать информацию, поступающую из внешнего мира.
Илья – публичный интеллектуал. На питерском телевидении говорит о театре и кино, на питерском радио – о книгах. Перед эфиром Илья нервничает, телезрители и радиослушатели его раздражают. Как меланхолик с повышенной тревожностью может быть публичным человеком?! Публичный интеллектуал – неподходящая профессия для Ильи.
С другой стороны, у Ильи как раз подходящая профессия: дает ему повод всегда быть в плохом настроении. Илья хочет беседовать с радиослушателями о Борхесе и Умберто Эко или о символизме и акмеизме, хочет, чтобы снимали настоящее кино и сериалы как «Игра престолов» и «Доктор Хаус», но радиослушатели звонят с вопросом «Как вам Дэн Браун?», а телезрители смотрят стрелялки про ментов.
Описывая Илью, Ирка-хомяк сказала: «Такой Илья, красивый еврей». Я рассердилась: это все равно что сказать «такой Барак Обама, афроамериканец», или «мне делают ремонт узбеки», или «моя подруга, наполовину евреечка». Ирка подозрительно смутилась – неужели она так говорит? – и бросилась в наступление:
– Не смей делать мне замечания, я тебе самый близкий человек… Или не самый?… Ну, конечно, зачем тебе со мной дружить?… Ты профессорская дочка, замужем за олигархом, а я актриса у Додина…
Ирка жалуется на Додина за то, что он не дает ей главных ролей. Говорит новым знакомым: «Мы сейчас ставим потрясающую пьесу, главная роль создана для меня! И представьте, я опять во втором составе!» Новые знакомые сочувственно кивают: «Совершенно непонятно, что Додину надо! Такую красавицу во второй состав!» Хомяк отвечает в духе покорности судьбе: «Актерская карьера – это игра случая…»
Ирка-хомяк представляется актрисой в театре Додина, на самом деле она буфетчица в театре Додина…Ох, нет! Ирка – мой старый друг, а главное правило старой дружбы – говорить не «буфетчица», а «директор театрального буфета».
Ирка с Ильей – пара с секретом: Ирка, актриса-директор буфета, и Илья, модный питерский интеллектуал, тайный сценарист стрелялок. Илья говорит, что нужно снимать настоящее кино, а сам снимает стрелялки про ментов. Ставит в титрах другую фамилию…Ну и что? Бывают тайны и похуже. Я, к примеру, однажды…
Звонок – Никита.
– Илья, у меня вторая линия…Привет, Никита!
– Это Крымнаш? – сказал Илья.
– Нет, что ты! Это не Никита.
– Это пятая колонна? – сказал Никита.
– Нет. Это не Илья.
Мне пришлось научиться разговаривать по двум линиям, потому что мои прекрасные друзья в ссоре навсегда. Когда-то они переругивались добродушно, обзывая друг друга «тупорылым консерватором» и «хитрожопым либералом». Илья мирно говорил Никите: «Ты совок, крапивное семя федерального уровня, горилла, не разделяющая европейских ценностей». Никита не знал, что Розанов называл чиновников «крапивное семя», не знал, кто такой Розанов, но мирно улыбался и отвечал: «Я разделяю европейские ценности – вот, купил дом в Валенсии». В последний раз, когда они виделись, Илья высокомерно называл Никиту «Крымнаш», а Никита угрожающе называл Илью «предатель». Илья истерически кричал Никите: «Ну что, доволен, из-за Крыма поссорились со всем миром!», а мне: «Бестолочь беспринципная, выбирай, он или я, европейские ценности или полная изоляция!». Но как же мне выбрать? Никита – мой очень старый друг, главное правило очень старой дружбы – не поставить европейские ценности выше дружбы. Мои прекрасные друзья стоят на баррикадах, где силы добра схватились с силами зла, шаг с баррикад влево – расстрел, и шаг вправо – расстрел. Они как пионерский отряд, комсомольский съезд и злая бабушка у Владимирского собора, она кричит прохожим: «Не говорите мне «я другой веры», вера одна!» У моих прекрасных друзей «одна вера», а мне сложно разговаривать по двум линиям одновременно, забываю переключиться, боюсь перепутать, с кем говорю.
