Никто и ничто в этом мире не стоит на месте. Всё, – воодушевлённое и неживое,– работает безостановочно и занимается только ему присущим ремеслом.
Как и у земли есть своя ось, так и в сердце каждого человека есть внутренний стержень, вокруг которого строится и вращается жизнь.
Важно, чтобы эта ось была устойчивой и надёжной. Тогда и созидание вокруг неё становится деятельным и продуктивным.
Люди, как и растения, и камни, решают свою таинственную задачу, не зная отдыха и остановки. Отдают себе отчёт в этом или нет, не имеет значения,– изменения неотвратимы.
Этот опыт шлифует не только развитие, но и самого носителя, его участь, судьбу.
При этом громадную работу в роли скульптора ежедневно совершает вечное приспособление и самосохранение.
В ходе этих естественных процессов взращивается как позитив, так и негатив: жизнь и смерть, созидание и разрушение, добро и зло, любовь и ненависть, радость и печаль.
Отсюда и наше удивление: на камне растут цветы, в песках бьёт ключ, вполне достопочтенный человек вдруг оказывается мошенником или убийцей, друг – недругом.
Не задумываясь, мы живём в масках, отлитых по воспоминаниям приятностей и досад, которые, так или иначе, несут следы пережитых событий и действий. Плохих и хороших.
Естественно, что благодеяния расцвечивают замаскированные лица привлекательными узорами; обиды же и зло, зависть и другие пороки уродуют их, оставляя глубокие бороздки. Все дурное несет в себе начало саморазрушения.
Всякий наш поступок вызывает столько различных объяснений, сколько сил в нашем уме. Самые низменные шаги кажутся сперва простыми и естественными, потому что они не требуют больших усилий для своего проявления.
И если человек не борется против их привычного нашествия, то они постепенно подтачивают и отравляют благородные надежды, светлые верования, которые присутствуют в нас с юности. И к концу земных дней, к человеку приходит осознание порочности прошедшей жизни и самые грустные разочарования.
Именно в жизни с нами происходят такие коллизии, которые самое талантливое, пытливое воображение вряд ли способно представить.
Толчком для написания этого произведения стал реальный рассказ, фактически, исповедь человека, находящегося на смертном одре. Вряд ли ему в эти минуты было до лукавства и лжи.
Первоначальное потрясение только спустя десятилетия, одетое в художественную канву, вылилось в эту повесть.
Сырой осенний ветер хулиганисто метался в городских переулках. Кое-где уже зажженные огни в домах причудливо расплывались, разбегались в стороны.
Под тусклым светом было видно, как в наступающее вечернее время продолжал буйствовать листопад: сиротливые листья то снижались, то взмывали, срывались в сумрак и неслись дальше и дальше, пока не падали на мостовые и тротуары, покрытые влагой и грязным месивом.
«И куда, куда же тебя несет, несмышлёныш?! Зачем оторвался? Сейчас закрутит еще больше, завертит, и не заметишь, как окажешься под ногами у прохожих. И прощай тогда твоя краса и гордость».
Клавдия Ивановна задумчиво смотрела в окно. Это ее блуждающий взгляд в рваной завесе предвечернего сумрака зацепился за кружащийся пожелтевший листочек старого клена, и где-то уж почти на бессознательном уровне она, словно, беседовала с ним.
«Если бы улетел, и жизнь сохранила тебя, куда еще ни шло, так нет же, уничтожит, растопчет и следа не оставит. Так и ты, мой дорогой сынок, зря торопишься покинуть родной дом и меня. С кем останусь? Ведь ты у меня один-единственный. И чует-чует мое сердце,– не за добром едешь. Не нравится мне это. Но беспомощна я, не знаю, как тебя остановить».
*
Может, ей надо быть решительней, проявить волю. Вот так же уехал от неё и её муж, Степан. И где он теперь? Заработки на Севере обернулись новой семьёй.
А ведь как красиво начиналась их жизнь! Они были веселы, беспечны, подобно всем людям, считающим своё счастье, если не вечным, то долговременным. Эти образы были сохранены в неприкосновенности её памятью. Сейчас они вновь всплывают перед ней, и поражают своей несхожестью: какими они тогда были, а какими стали сегодня? Кто бы мог подумать, что они посмеют сказать друг другу хоть одно грубое слово?! А наговорили их в ссорах уже целый ворох.
Специально она не искала воспоминаний, которые ещё минуту назад были не видимы и не слышимы. Они появлялись сами собой, одно за другим, предоставляя ей право выбора. Каждый раз рисуемая памятью прогулка в прошлое досаждала ей напоминанием о былом счастье и радости.
Конечно, она сожалела об исчезновении первоначальной откровенности между нею и мужем, и воспоминания о ней всегда приносили боль утраченного чувства.
Спустя два года совместной жизни, она неожиданно для себя обнаружила, что совсем не знает подлинной сущности Степана. Эта мысль, как бы, была кем-то вброшена в неё, как в горнило, и скручивалась в огне терзаний и переживаний.
В такие минуты ее по обыкновению спокойное лицо тотчас же мрачнело; оно, как скисший фруктовый сок, казалось навсегда помутневшим. Складка её губ начинала горчить и самопроизвольно двигаться в шепоте: «Не может быть, не может быть…».
Женщина гнала прочь от себя эти разрушительные набеги мыслей, но, похоже, они накрепко зацепились в её мозгу. Она уже наверняка знала, что Степан не откровенен с ней, говорил неправду вначале по пустякам, но когда вместо рыбалки с ночёвкой оказалось, что он и не был там, её сердце забилось в тревоге.
Ложь ведь не требовательна, ей нужно так немного, чтобы проявиться! Всё равно, когда, и всё равно, в чём. Она стала его постоянным оружием вводить в заблуждение, в неведение близкого человека. Он прибегал к ней всё чаще и чаще.
Всякий раз красивая ложь мужа паутиной злословия оплетала его тайные встречи на стороне и безудержно доносила до неё, пусть и искажённую в чём-то, весть об изменах. Эти тайны прилетали нежданно, их вопли разрывали душу и удушали её.
А он, похоже, не утруждал себя угрызениями совести, которую, кажется, постепенно день ото дня терял напрочь. Всё чаще и чаще не ночевал дома. А, может быть, он и был таким бесстыжим, а она в любовном угаре этого не замечала?
Иногда ей чудилось, что их жизнь делается невыносимо бурной, что её темп дает себя чувствовать даже в выходные: Степан всегда спешил на работу, на которой его очень часто не оказывалось.
Порой будни всхрапывали так неровно, что она сама пугалась их шумного дыхания: друзья, охота, рыбалка, поездки, застолья. Раньше они были более спокойными, овевали её благополучием. И куда это всё подевалось? Кто привносил этот беспокойный кураж в её повседневность? Уж не она ли сама? Не без этого, конечно. Ведь со всем этим мирилась, всякий раз, молча, благословляла мужа на уход из дома. Притворялась спокойной и довольной жизнью.
