Саша Галицкий - Не боись! Как постареть и при этом не сойти с ума

Старость – болезнь неизлечимая.

Сенека.

Старость – болезнь заразная.

Галицкий.

Да пох@)й[1]

Нас.

Нас окружают условности. Они начинаются лет эдак в пять-шесть, когда мы всерьёз, из телевизора и от окружающих начинаем воспринимать «прекрасное», «красоту» и «порядок», хотя до этого всё было вроде и так хорошо и понятно в детском мире. Но, увидев, как надо и как поступают взрослые, мы начинаем к тому же стремиться сами.

И так всю жизнь.

Так вроде как понятнее жить.

Заканчиваются наши условности лишь к старости, когда уже просто пох.

О!

Пох@)й!

Счастье.

Вот оно.

Наконец.

Жопа провисла?

Да пох!

А среднюю свою жизнь между мы живём в условностях: как и где надо работать; сколько получать; что иметь; что вообще хорошо, а что плохо; что красиво или наоборот; даже врачи и учителя определяют наше здоровье и успехи по некоей шкале – тут хорош, а тут нет.

На самом деле мы как-то, если хватает времени задуматься, осознаём, что эти условности – дикая скука. Смертельная тоска.

Но так принято. Это (что я вижу глазами) – правильно, так делают все, и значит – это норма.

И так во всех – слышите? – во всех областях нашей жизнедеятельности!

За соблюдение этих самых условностей на работе нам даже платят «деньги», на которые мы «живём»!

Но тут начинается самое смешное.

Всем телом следуя этим «законам», которыми жить «правильно», и искренне запрещая остальным пренебрегать ими, мы вдруг радуемся как дети, когда кому-то удаётся их нарушить!

Круто!

Телефон с одной кнопкой вместо многих!

Живопись наискосяк!

Пешеходная революция!

И новая музыка! И танцы! И правительство!

Во круто!

Кто-то очередной пришёл и расшатал эти наши законы!

Но тут же появляются новые условности, на которые опять надо равняться.

И поехали по новой.

Чёрт.

Поэтому, может, меня и тянет к старикам.

Они живут в честном мире, лишенном условностей нашего.

Мы все мечтаем о долгой жизни. И при этом боимся старости.

Разговор двух дедов Хаима и Якова:

А интересно будет, когда загнёмся.

Ведь мой друг боялся этого слова

«загнёмся», ну и где он сейчас?

Представь, ведь уже загнулся!

и «оттуда» ещё не вернулся.

Это значит, что там лучше.

Ведь просто наверняка б

он уже был бы обратно,

если бы там было бы

совсем б невмоготу.

Ты думал о этом?

Хаим? Ты тут?!

Ты слышишь?

Что говорю?

Ответишь?

Ты там?

И как?

Уже?

Да!

Становиться стариком – смертельно опасно.

Минздрав последний раз предупредил.

Кто должен знать, что такое возраст старости, если не старики?!

Потому сегодня, 24 августа 2018 года, специально для вас я провёл опрос престарелого населения.

Любуйтесь:

– Посмотри не меня. Возраст старости – это мой возраст, – говорит 92-летняя Двора, – честно сказать, по хозяйству я всё делаю медленнее, чем раньше. Да, иногда бывает трудно засыпать по вечерам. Вот как сегодня, к примеру. Не могла уснуть. Я переживала, что до сих пор не удосужилась пригласить Шмуэля поглядеть, как устроилась на новом месте.

– Я, к примеру, совсем не чувствую себя стариком, – добавляет 96-летний Арье (Лёва по-нашему), – только раздражает негнущаяся после перелома нога, из-за которой приходится ходить на ходунках.

Его 88-летняя жена Лея сидит рядом и кивает головой в такт: «Арье не старик!» На прошлой неделе они отмечали юбилей. 70 лет свадьбы. (Тут небольшое несовпадение версий, ибо всего лишь час назад она, вспоминая свою свадьбу на передовой («Явился весь взвод!»), говорила мне, что по версии подружек, она выходила замуж за 26-летнего старика).

– Возраста старости вообще не существует, ты слышишь, Саша? – говорит 78-летняя Мэри, приспособившаяся держать стамеску в загипсованной после недавней операции руке, – всё у человека в голове! Всё зависит только от того, как он сам себя ощущает!

– Я знаю, что такое возраст старости! – говорит 88-летняя уроженка Багдада Надра, – вон у Петрушки он уже наступил. (Петрушке 103 с половиной, это все знают.)

– А я очень постарел за этот год, – говорит 92-летний Шмуэль, – я чувствую себя стариком.

– Шмуэль, ты чувствуешь себя стариком?! – вдруг спрашивает резво подошедшая Двора.

– Да, – говорит Шмуэль, – так я себя чувствую. Стариком.

– А отчего же ты улыбаешься? – влезаю в затеянный разговор я.

Честно сказать – я сам знаю, почему Шмуэль улыбается. Я видел. Он улыбается потому, что Двора, с которой у него очень давние и сложные отношения, погладила его по руке.

То есть после моего опроса картина не стала яснее.

Я своим скудным умом про наступление возраста старости усвоил только две вещи:

Первая – что определенного, зависящего от летоисчисления человека «возраста старости» не существует. Человек стареет тогда, когда он (вдруг!) начинает понимать себя старым. Это может произойти и в 56 лет, кстати. А может и в 96 ещё не произойти.

… и отсюда вторая вещь – старость наваливается сразу, вот прямо в один день. В один день.

Теоретически ещё всегда существует счастливая возможность, что смерть быстренько навалится раньше этой пресловутой старости, которая так и не успеет навалиться первой…

Но я про другое хочу. Абсолютная истина, что настоящей, тяжёлой старости предшествует «возраст хрупкости».

Вот что опасно. В этом возрасте обычно простого, умудрённого жизненным опытом пожилого (не старого!) человека поджидают совсем уж детские неожиданности. Например – падение в ванной. С ушибом рёбер, головы и прочих необходимых для жизни агрегатов.

Ещё две недели назад мир (с моей помощью, в фейс-буке) восхищался каким-нибудь прославленным в боях и в трудовых победах бодрым ветераном жизни, сотрясающим в 96-летнем возрасте киянкой и стамеской помещение в израильском доме престарелых с такой силой, что стены трясутся и уши вянут, а сегодня он – «краше в гроб кладут».

Сегодня он вошёл в настоящий, без дураков, возраст старости. В 96 полных лет, да и с мечтой выполнить из дерева два одинаковых бравых автопортрета в форме солдата Рабоче-крестьянской Красной армии образца 1945 года. Чтоб дочек наследством не обижать.

Боюсь, что так и не успеет.

Что с этим нам делать?

А ничего. Только принять и перестать страдать, ожидая наступления «возраста старости».

Не нужно страдать от того, что изменить нам неподвластно.

Когда доживёте до «возраста хрупкости», просто берегите себя.

– А я читала, что возраст старости наступает в 80 лет, – заявляет вдруг вечно улыбающаяся по поводу и без повода Яэль, – но мне уже 86. Он у меня уже закончился и я опять молодая!

– Йосеф, а улыбаться ты умеешь? – спрашиваю утром Йосефа.

– Умею, но последнее время что-то не хочется.

Самое главное и самое трудное, чему необходимо успеть научиться к старости, – это найти равновесие. Равновесие между уже прожитым и тем, что ещё осталось прожить.