Глава 1. Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца
«В лето 7106, от Рождества Христова 1598 года, вступил на престол Борис Годунов; дарами, ласкательством, обещаниями и угрозами привёл к тому бояр и народ, что его на царство выбрали и посадили мимо Фёдора Никитича, которого он в ссылке постриг. Царевича Димитрия убил во Углече в лето 1583. Тогда же, назвавшись именем царевича Дмитрия, чернец Гришка Отрепьев Рострига, женившись в Польше, привёл с собою в Россию множество поляков и литвы, которые рассеялись по всей России и многиям россиянам творили озлобления».
«В лето 7112, а от Рождества Христова 1604 года, Фёдор Борисович Годунов по смерти отца своего наречён на царство от всех чинов московского народа, который ему и учинил присягу; однако же, в войске больша часть дворян взволновались и предались Ростриге почти со всеми полками. Но Рострига старанием князя Василия Ивановича Шуйского убит позорною смертию; мёртвый сожжён, и пепел его развеян. Фёдор Борисович на престоле был шесть недель».
Гусиное перо на мгновение повисло в воздухе. Капля дорогих чернил упала с него на выскобленный добела деревянный стол и расплылась чёрной уродливой кляксой.
– Эх, ты ж!
Старый монах досадливо махнул рукой, глядя на расползающееся пятно.
– Эх, будь ты неладна! – вслух сказал он, – где промокашка? Промокашка нашлась на полу, куда сам же её невзначай смахнул. Подняв кусок разлохмаченной верёвки, старец стал протирать стол, обдумывая только что написанный текст. Вроде всё хорошо. Закончив протирать стол и очистив от чернил руки, он снова взял в них рукопись.
Все буковки выглядели ровными и тщательно выполненными. Хорошо! Полюбовавшись своей работой, монах вздохнул и перекрестился на образ, висевший в углу. Благо, что клякса упала на стол, а не на рукопись. Столько труда было бы насмарку…
Чернец ещё раз вздохнул, подошёл к иконе и очистил в лампадке еле видный фитилёк. Огонёк под пальцами издал трескучий звук, очищаясь от остатков нагара, и засветил ровным пламенем, освещая скорбный образ богоматери.
Монах снова вздохнул, ещё раз перекрестился и опять сел к столу. На сегодня работа была окончена, и он, взяв песочницу с мелким песком, почти пылью, аккуратно посыпал им лист пергамента, дав высохнуть чернилам свеженаписанных строк. Встряхнул лист и задумался. Размышлял он недолго и, решившись, дописал ещё несколько строк.
«В лето 7116, а от Рождества Христова 1608 года, случилось в земле русской великое бедствие: мертвецы стали вставать, да на люд нападать. Откуда сия напасть пришла, то никому не ведомо, да видно, за грехи наши тяжки, да междоусобицу. Не прощает никому земля предательство, на то доля наша тяжкая, токмо верующие, да оружные справляются с ними, а всем остальным препятствия и смерть чинится, ну, да на то Воля Божья. А пошло сиё бедствие от Ростриги, сожжённого тотчас опосля смерти. А ежели кто пострадает от мертвецов, так тот бесноватым становится».
Инок снова отстранил от себя написанный текст и, близоруко прищурясь, осмотрел рукопись. Вот теперь она выглядела законченной! Бережно взяв в руки лист, он положил его к остальным, что вскоре должны были стать книгой. Внезапно за дверью послышался шум. Отставив дела, старый монах успел только поправить клобук, съехавший на затылок, как дверь распахнулась настежь.
– Иеремий! Напали!
– Кто?
– Так вестимо кто, поляки у ворот стоят или казаки, все они один лях!
– Иду! Иду! Опять? Господи, да деется-то што?! Третьего дня только отбились от мертвяков, упокоив всех, а теперь энти припёрлись. Да не упокоить-то всех, а и отличи, попробуй, бесноватых от живых ночью! Эх, народу много побили за три года голода и неурожая.
– Быстрей, Иеремий! Они уже у стен! – кричал насмерть перепуганный молодой послушник.
– Иду, иду я! – старый монах засуетился и, побросав вещи, быстро вышел из кельи.
***
– Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца! – мальчишка лет семи вприпрыжку прибежал на поле, где работал отец.
Ещё не сильно пожилой крестьянин вытер пот рукавом домотканой рубахи и посмотрел на сына.
– Какого рожна брешешь? Шо гуторишь, откель мертвец?
– Не знаю, тятя. Мы с братом рыбачили на запруде. Там течение слабое, бросили бредень, потянули, а он чижолый, еле вытянули. Глядь, а там мертвец, и шевелится, мы – тикать. Братуха в лес побежал, а я к тебе в поле.
– Мертвец встал? – нахмурил брови отец, довольно крепкий и ещё не старый селянин.
– Да, тятя.
– Так, може, он живой, а вы его за мертвеца приняли?
– Не, тятя, он уже весь распухший, раскорёженный, морда нечеловечья ужо, лохмы кожи свисают и зубы видны через щёку. Ужас, я и в портки надул от страха, а братишка, вроде, и наложил в них.
Вспомнив это, малец, по глупости малолетской, невольно хохотнул.
– Ладысь. Беги к мамке и предупреди её обо всём, а я соберу народ и на речку.
Отрок согласно кивнул и бросился бежать. Голые, чёрные от грязи пятки так и замелькали за его спиной. Мужик отвернулся и окинул взглядом свой инвентарь. Что за напасть случилась, непонятно, однако, надо собираться скопом и итить, упокаивать снова. А может просто труп или бесноватый это?
– Трифон, – окликнул мужик крестьянина с соседнего участка. – Сынок мой прибегал, говорит, мертвеца сети притащили, да он вроде как дышит, почти што живой.
– Так это, живой, наверное?
– Нет, малолетка не станет мне врать, и описал мертвеца не первого дня. Надо иттить, упокаивать.
– Вот етить твою разтудыть. Идём, а чем упокаивать будем, не лопатами же деревянными?
Мужик окинул взглядом свою лопату и согласился с Трифоном. Плуг тоже деревянный, а косы с собой и не было. Ладно, хоть нож широкий прихватил.
– Надо дубинки выломать и идти.
– Да, я себе дрын выломаю и пойдёмо, но, поди, наврал тебе мальчонок.
– Пойдём, раньше сходим, раньше возвратимся.
– И то дело, – крякнул Трифон и направился к перелеску, чтобы сломать подходящее деревце.
Через десяток минут крестьяне, вооружившись дубинками, отправились в сторону запруды. Довольно быстро они вышли к речке, и уже издалека услышали дикий женский вопль. Оба поневоле ускорили шаг, страшась того, что могут увидеть. Наконец, они выбежали с дрекольем к берегу.
Визжала старая Аглая, что пришла на речку стирать бельё. Вернее, пришла она с внучкой, но внучка, увидев мертвеца, так побежала с речки, что уже и видно не было. А у Аглаи от страха ноги отнялись. Старая клуша не смогла убежать от разлагающегося мертвеца. А тот, делая неуверенные шаги к ней, протягивал руки с длинными ороговевшими ногтями, уже превратившимися в когти.
– М, ммм, мя…, мяс…… агрх, – неуверенные шаги, трясущаяся голова на шее, объеденной рыбами, и протянутые вперёд руки.
– Мамочки! – старая женщина попятилась и собралась сбежать, но левая нога поскользнулась на мокрой траве, и она упала на спину, распластавшись перед мертвецом, а тот сразу впился в неё гнилыми зубами, пуская то ли слюну, то ли слизь. Аглая завизжала, словно девчонка.
