Примите, милостивый государь, мои искренние уверения в глубоком к Вам уважении. Этой формулой в стародавние времена принято было заканчивать, например, деловое письмо, а вот я спешу так начать свой разговор с читателем, и это вовсе не случайно. Мой секрет в том, что после долгих лет ожидания у меня, наконец, появился мой первый настоящий читатель, с которым я могу пообщаться не по делу, а по душам, могу, следовательно, написать этот текст без опасения, что мои труды на писательском поприще останутся не востребованы. Кстати, во избежание любых недоразумений должен сразу признаться, что долгожданный мой читатель – это я сам, повторяю, я сам. Уверения же в глубоком уважении, адресованные, получается, мной самому себе, в данном случае только фигура речи, хотя и правильно отражающая суть моего отношения к тому, кто взялся бы меня читать.
Моя ситуация стала необычной ровно с того момента, когда я впервые для себя почувствовал, что хочу написать не очередной деловой текст – что для меня вполне естественно и что я делал бесконечное число раз в прошлом, продолжаю делать и сделаю, наверное, ещё множество раз в будущем – сейчас же я хочу написать для души, в литературном, так сказать, смысле, написать для тебя, дорогой читатель. Удивительно то, что я никак не чужд чего-то для души. Не однажды ловил себя на мысли, что хотел бы написать так же душевно, как это сделал автор понравившегося мне литературного текста. Без зависти думал я об этом, но с какой-то внутренней спокойной убеждённостью, что этот симпатичный мне текст должен был написать я, но кто-то опередил меня, и даже неважно, почему именно так получилось. Для меня действительно никогда не было важным, что кто-то более, чем я, одарён художественно-литературно, лучше подготовлен или просто совпал с текстом вполне случайно, но очень удачно совпал – для себя и всех нас, разделивших радость интересного чтения.
Так и я, бывало, совпадал: читаю автора и заражаюсь его творением, начинаю думать в стилистике автора и даже додумывать и передумывать за него, заканчиваю за автора предложения, начинаю новые. Чем я тогда не соавтор? Нет, в таких вещах мне совершенно неважно, что в заглавии литературного текста нет моего имени. Мне почти безразлично, что формальный автор не я, и дело здесь не в отсутствии авторского честолюбия. Амбиции всегда были и остаются мотором любого дела, требующего творческого подхода, а такие дела мне знакомы не с чужих слов. Я сам по этой части вполне состоялся, как я себя ощущаю. Первым быть стремлюсь, работаю на такой результат, но меня отнюдь не смущает возможное отсутствие желаемого результата, если только по собственным ощущениям я сделал всё, что мог сделать: не больше, но и не меньше. С себя можно спрашивать только за твоё собственное, например, за недостаточную веру в себя там, где была нужна такая вера. Если я в себе сомневался, а кто-то оказался самоуверенный и не постеснялся написать тот литературный текст, который я по трусливому недоверию к себе написать не решился, значит, писатель – он, другой, а я не писатель, я читаю чужие тексты, что не мешает мне, как мы выяснили, воспринимать эти чужие тексты как собственные, вполне возможно, подпитывая чужой славой собственное внутреннее эго: и я бы так смог, но Пушкин опередил. Шучу.
В моём случае всё, впрочем, не так просто. Не зря я вспомнил о храбрости, трактуя своё восприятие миссии писателя. Писатель пишет для читателя, очевидно, рассчитывая, что читателю это будет интересно, а именно в способности заинтересовать собой читателя я очень долго трусливо сомневался. Таково следствие недостаточного доверия к себе и, возможно, к читателю, в готовности которого всерьёз воспринимать мои литературные опыты я никогда не был слишком уверен.
Как не устаёт повторять по любому поводу мой старинный товарищ: кто я такой, чтобы меня слушали? Действительно, кто мы такие, чтобы быть кому-то интересными? Почему кому-то покажется нужным прочитать то, что напишет этот автор? Прочитать написанный автором регламент или иной деловой документ для сведения и руководства – пожалуйста, но в пределах формальной компетенции автора. А какая, спрашивается, формальная компетенция у автора литературного текста? Кто и какой силой заставит читателя прочитать литературный текст и получить от этого чтения удовольствие? Про автора уже не говорю: если нет у читателя интереса к продукту его литературного труда, куда, в какую инстанцию жаловаться автору на такое читательское невнимание?
Здесь для меня кроется проблема. Я всю свою сознательную жизнь писал деловые тексты и научился это делать, предположим, хорошо. Мой секрет в том, что я знаю правила, по которым пишутся деловые тексты, и умею использовать эти правила в своих авторских целях. То есть у меня как автора всегда имеются конкретные ориентиры и конкретные технические приёмы, а ещё есть компетенция, которая автоматически обеспечивает интерес к моему творчеству со стороны целевой читательской аудитории, с кем у нас общие деловые интересы.
Если пойти дальше, то можно оправданно предположить, что такое моё творчество вполне описывается определёнными алгоритмами и вообще сродни искусственному интеллекту. Поясню: искусственный интеллект – это новомодный термин для определения особого феномена, с которым некоторые связывают перспективу упорядочения нашей реальности до состояния 2х2=4. А почему бы и нет, кстати? Во многих сферах нашей жизни достижения искусственного интеллекта действительно впечатляют. Найдутся, однако, желающие взглянуть на указанные достижения под критическим углом зрения, и имеют право. Очевидно, что искусственный интеллект создаёт собственную, адаптированную к конкретным нуждам реальность, которая в определённых случаях покажется нам интересной и удобной. Но устранит ли такая реальность, построенная на произвольных допущениях относительно нормы и её пределов, потенциальный конфликт с реальностью альтернативной, выходящей за рамки любых наших допущений, где 2х2=4 лишь один из возможных вариантов нормы? А между тем эта альтернативная реальность и есть наша жизнь, бестолковая и прекрасная, какая она есть, мало похожая подчас на тот образ, что навязывается нам искусственным интеллектом с его алгоритмами, подогнанными под чьи-то интересы.
Продолжая данную тему, автор по каким своим внутренним ассоциациям опять вспоминает о великом Пушкине, точнее, о его героях, Моцарте и Сальери. Первый из этой пары алгоритмов не знал, но творил гармонию. Второй хорошо разбирался в алгоритмах, но по части гармонии не преуспел и лишь тихо ненавидел Моцарта в своём бессилии разложить его, Моцарта, гармонию на алгоритмы. Налицо конфликт между, так сказать, алгеброй и гармонией. Между возможностью «поверить алгеброй гармонию» и бесперспективностью попыток подменить гармонию алгеброй. Получается конфликт между искусственным интеллектом и гармонией как бесконечностью выбора альтернатив, не вмещающихся ни в какие алгоритмы.
