– Чем я занимаюсь? Чем? – возмущался муж, глядя в компьютер. У него что-то там не ладилось по работе. – После тебя хоть книги останутся, – сказал он мне. Наш шестилетний сын Вася в это время заинтересованно разглядывал фотографии в рамочках.
– Папа, а это кто? – спросил Вася, показывая на портрет.
– Это я, когда мне было столько лет, сколько тебе, – ответил муж.
– Мама, а у вас свадьба была?
– Была.
– А сначала вы дружили?
– Дружили.
– А потом я родился?
– Да.
Вася пристал к бабушке:
– Бабушка, а ты всегда была бабушкой?
– Нет, Васенька, сначала я была молодой и красивой.
– А как ты стала бабушкой?
– Это меня твоя мать довела.
– А дедушка? Он всегда был дедушкой?
– Нет, не всегда.
– Его тоже моя мама довела?
– Нет, его я довела.
– Мама, а сначала кто родился? – спросил Вася меня. – Ты или папа?
– Сначала папа, а потом я.
– А еще раньше кто родился?
– Бабушка.
– А еще раньше?
– Дедушка.
– Значит, дедушка первый родился?
– Да.
– А я тогда был?
– Нет. Тогда и меня не было.
– А папа?
– И папы тогда не было.
– А когда мне будет столько лет, сколько папе, ты будешь?
– Не знаю, может, и буду.
– А папа будет?
– Может быть.
– А бабушка с дедушкой?
– Нет, их уже не будет.
– А кто же у меня тогда будет?
– У тебя будут свои дети.
– Мама, не пиши книжки.
– Почему, Васенька?
– Не хочу, чтобы ты умирала.
– А при чем тут книжки?
– Все, кто книжки написал, уже умерли.
– Не все.
– Все. Я у папы спрашивал. Он сказал, что все те, кто книжки написал, которые он мне читает, уже умерли.
– Так они же давно жили. Зато их книги остались, и дети их читать могут. Даже те, которые еще не родились и родятся потом.
– Нет, я не хочу, чтобы только книжки остались. Я хочу, чтобы ты осталась.
– Хорошо, Васенька. Я останусь.
Большая жизнь маленькой редакции
Я работала в одном журнале. Его сейчас уже нет. А тогда… Журнал приспосабливался к новой жизни. Снесли кабинетные двери, оставив только ободранные косяки. По официальной версии – чтобы было похоже на ньюс-рум. По неофициальной – чтобы не закрывались, не пили и не курили в кабинетах во время рабочего дня.
Международный отдел – четыре человека вместе со мной. Начальник – Коля, африканист – Игорь, Настя, отвечающая за Европу, и я – без определенной специализации. Коля тогда только женился, и ему было не до работы. То у него медовый месяц, то поездки с тещей по магазинам, то рыбалка на даче с тестем, то с молодой женой в гости… Коля толстел и лоснился на глазах. Ему все нравилось. И жена, и теща с тестем, и их квартира, в которой он поселился.
Насте было сильно за тридцать. Тяжелый низ и тяжелый взгляд. Она хотела стать редактором отдела и выйти замуж. К обеим целям она шла, закусив удила. Постепенно подгребала под себя дела, вела материалы, рисовала полосы. Была категорична и упряма.
У Насти был затяжной роман. Избранника звали Жора. Он периодически появлялся в редакции, поэтому про него все знали. Жоре было сорок пять. Он нервно вздрагивал подбородком и обижался на взгляды. У него были женские сочные губы с ярко-красным ободком. Он и кривил их совершенно по-женски. Себя он считал гением и последние десять лет писал диссертацию. Работать не мог, потому что тогда у него не было бы времени на диссертацию. Настя кивала – научный труд важнее, и зарабатывала сама. Еще он отрицал моногамные отношения, подводя под это идеологическую базу. А кто из гениев был моногамен? Никто. А почему он должен? Настя опять кивала. Только взгляд становился мутным. Жора не хотел иметь детей. Он их почти ненавидел. От первого, раннего, давно забытого брака у него осталась дочка, которую Жора видел редко. Почти не видел. Зато она ему снилась. От этих снов он просыпался и не мог уснуть. В его снах дочка то падала с дерева, то ломала ногу, то тонула в бассейне. Просыпался он от взгляда дочери – она в его сне смотрела на него, улыбалась, а глаза были печальные.
– Я боюсь ответственности, – объяснял Жора Насте нежелание иметь детей, – не хочу быть на всю жизнь зависимым. Хочешь дать своему врагу возможность тебя победить – заведи ребенка. Если ты забеременеешь, я соберу вещи и уйду.
Настя согласно кивала.
Она помимо работы подрабатывала репетитором – бегала по урокам, натаскивая подростков на паст перфект и неправильные глаголы. Она тоже ненавидела детей. Чужих. Особенно перед окончанием четверти, когда родители звонили и просили натаскать хотя бы на «три».
Только иногда – в последнее время все чаще – ей снилось, что она одна. Совсем одна. Лежит и не может пошевелиться. Все куда-то идут, спешат. А она должна лежать. Потому что ей нельзя спешить. И идти нельзя. А можно только тем, у кого есть дети. Настя понимала, что у нее осталось два, в лучшем случае три года. И то если все сложится.
Жоре она сама сделала предложение. Когда стало совсем тоскливо. Наверное, она не очень хотела замуж за Жору. Точнее, хотела, но не за Жору. Но, кроме него, все равно никого не было.
В загсе, когда подавали заявление, Настя уточнила: «Точно уйдешь, если вдруг я забеременею?» Жора кивнул. «Может, рассосется?» – подумал тогда жених, имея в виду свадьбу. «Может, он передумает?» – подумала невеста, имея в виду ребенка.
Настя все равно боялась, что за месяц ожидания Жора «соскочит».
– Зачем он ей такой нужен? – каждый раз удивлялась фоторедактор Юлечка.
– Затем, – отвечала секретарша Таня. – У Насти неудачное сочетание возраста и характера.
Африканист Игорь, в свою очередь, переживал период развода. Игорь, несмотря на просьбы начальства следить за новостями, упорно писал про африканских диктаторов с длинными непроизносимыми именами. Он был тихим, безобидным алкоголиком. Правда, редким занудой и брюзгой.
Ему все не нравилось. Почти бывшую жену он считал стервой, тещу – мегерой. Правда, из их квартиры, которую он считал хорошей, уходить не хотел. Некуда было. Жена, даром что стерва, его жалела и, когда мама и почти бывшая теща засыпала, пускала переночевать на диванчике на кухне. А теща, если просыпалась, собирала манатки почти бывшего зятя и выбрасывала на лестницу. Тогда он жил на диванчике в библиотеке редакции. Развод у Игоря длился давно, и все привыкли к тому, что утром перед планеркой он с зубной щеткой и расческой с обломанными зубьями идет в туалет.
Единственное, что всем в редакции мешало, – запах. Особенно Жоре. Он, как заходил в отдел, сразу начинал кривить рот. Игорь ел в редакционной столовой или покупал в магазине готовые салаты. У него была целая коллекция стеклянных банок с крышками, в которые он перекладывал салаты. Про запас. Что-то хранил в холодильнике у секретарши Тани, что-то – в ящике письменного стола. Салаты тухли и воняли. Запах заплесневевшего винегрета, казалось, впитался в обои. Банки Игоря выбрасывать было нельзя – он все время с уборщицей ругался и доставал из мусорного ведра «свою баночку». Иногда он пропадал в середине дня – жена пускала его помыться, пока ее мама была на работе.
