Скрежет меча, алое нечто, забирающие все цветущие по утру потуги. В давящем воздухе, у корней ивы, пала с плеч голова, на земляной холст, размазав голубые цвета по зеленной траве. Эта голова принадлежала одной из знатных особ, мадмуазель у которой от чрезмерно праздной образности жизни, лицо после смерти вовсе и не исказилось. Мало кому это нынче дается – умереть, в принятом его смысле. Этот город называли все как взбредет в голову, от города n, до всех оставшихся букв в алфавите, но в большей мере, в кругах наиболее весомых, его прозвали «нечто», созвучное местами с буквой «и» в первом слоге.
Все дороги мира шли в этот город, к главному перекрестку на самой основной улице, четыре дороги сходились в одну точку, к центру, и как только они переходили в этот пьедестал, выходили из своей колеи, сверху нежданно нагромождались сродни четырех столпов – арки, с Питерскими узорами, только к этим узором были вбиты железные прутья с веревками и телами закутанными будто в одеяло – столь умиротворено. Это были не арки, это были виселицы. В границах этого квадрата на стенах вздымались балконы, с неотъемлемой частью для них – публикой.
В центре располагалась кровь капающая с неба, и вода бьющиеся из недр земли сливаясь в фонтан из мрамора, с окрашенной водой в красный. В этом фонтане, раз в несколько недель проводились битвы, с каждым мгновением, человек, сражающих против своего соперника, погружался все сильней, такова была особенность этого фонтана, некое откровение. Посему все старались завершить свой бой как можно скорее и скинуть с себя оковы битвы, погрузившись не от продолжительности битвы, а невозможности ее завершения, страха убийства или смерти, а своевольно наполненным благим позывом. Впрочем, конечная точка для всех была одна, отличался лишь путь, за этот путь и проходили жестокие битвы. При самых умелых войнах – воздух настолько сотрясался и уплотнялся, что эти битвы казались бесконечными, таковы проклятия самых умелых бойцов, бездарности ж ощущались мгновением и не более. И чтоб завершить свой путь – первые часто уподоблялись вторым, иного, увы, не было дано
Поцелуй пробудивший меня, столь нежный, открывая глаза, посмотрев в разные стороны, я никого не обнаружил, лишь подворотню, неизвестною мне, и блеск металла торчащий у меня из штанины, поднялся и пошел на свет фонарей, как мотылек, в итоги сгорая в его излишки
– Ах, Печальные образы мне чудятся, попсовый чересчур, пожалуй, приткнусь – сказал еще не известный нам.
Выйдя на Мостовую наш герой… как бы его назвать: «билли»? Может «ван», придумал назову «Билливан». Выйду на мостовую, Билливан, был ошарашен количеством людей, вряд ли он их вовсе когда-то видел, а тут явно пурпурный легион, все блистали светом, фонарями, дело шло к новому году, архитектура 1800+ годов давала свою композицию в сплетение с людьми нынешних дней и отголоском еле дышавшего праздника. Мгновение в глазах, начало темнеть, показались прообразы света, тьмы, отца, матери, всеобщего, и мужиков рыскающих в листве.
