Леви Брогану было больно. Болело буквально все.
Вот что происходит, когда ты вместе с мотоциклом падаешь на гравийную дорогу.
Теперь он почти не вставал с кресла, отчасти потому, что нога была закована в гипс от колена до лодыжки, но главным образом потому, что любое движение, кроме моргания, доставляло ему боль. Он не только раздробил коленную чашечку, но и порвал плечевые мышцы левой руки, и из-за этого пользоваться костылями было все равно что резать себя ножом.
О-хо-хо.
Боже, он слишком долго бравировал своей самостоятельностью, но сейчас готов признать, что ему необходима помощь.
Но только не от матери и сестер. Он любит их, но, господи, они же никогда не умолкают. И если они не говорят о свадьбе, гостях, медовом месяце, детях или цветах, то они суетятся вокруг него.
К тому времени, как он вышвырнул их сегодня утром, у него началась передозировка эстрогена. Но теперь он глубоко сожалел о своей показной независимости, и весьма вероятно, что к ночи он проглотит свою гордость и отправит сигнал SOS.
Леви провел рукой по волосам, чувствуя крайнее раздражение. Его мир теперь ограничен первым этажом дома. Он не может подняться по лестнице, ведущей в спальню, поэтому спит на диване в гостиной и умывается в ванной на первом этаже. Он бы убил за горячий душ, но ему нужна помощь, чтобы воспользоваться им. Кухня же сейчас вообще для него на расстоянии в миллион миль. А он так голоден!
Леви посмотрел на свои костыли, не уверенный, хватит ли у него сил на поход за едой, и проверил уровень боли в плече. Оно все еще беспощадно ныло после прогулки до ванной. О еде не может быть и речи, во всяком случае, если он не примет еще одну таблетку. Но каждый раз, когда он принимал обезболивающее без еды, его тошнило.
Леви услышал стук в парадную дверь и нахмурился. Его семья пользовалась задней дверью и просто громко оповещала о своем присутствии.
Семья Броган никогда не была тихой. Парни Мерфи тоже часто заходили в гости, пользуясь задней дверью, которая редко запиралась. Деловые партнеры, которым нужно было увидеть его, сначала бы позвонили, чтобы назначить встречу, а остальные его друзья в это время на работе. А если бы у них был выходной, они дали бы ему знать об этом эсэмэской.
В общем, Леви понятия не имел, кто стучится в его дверь. Репортер? Фотограф? Пресса устроила ему засаду, когда он выходил из больницы, вспышки фотоаппаратов сделали его головную боль в сто раз сильнее. Он не ответил ни на один из их вопросов, так же как его мама и сестры. Его отец любил журналистов, но все остальные – нет. Несмотря на это, бульварная пресса уделяла им слишком много внимания, а все потому, что они были детьми самого успешного бизнесмена Бостона Рэя Брогана. А поскольку эти подонки обожали драму, в газетах появилось несколько статей о несчастном случае с Леви. Заодно читателям напомнили, что у них с отцом были непростые отношения. Пресса пришла в восторг, сообщив всему миру, что он отверг предложение Рэя возглавить компанию «Броган» – холдинг, владеющий и управляющий компаниями в самых разных сферах бизнеса. Отмечалось также, что Леви замкнутый, сдержанный и молчаливый – совсем не такой, как его отец.
Он не был таким обаятельным, таким восхитительным, таким громогласным и таким непостоянным. И слава богу. Леви не принимал опрометчивых решений, не давал обещаний, которые не мог выполнить, не шел на огромный риск, пугая людей, которых любит. Рэй получал удовольствие от адреналина – ставил все до цента на сделки, которые могли сорваться в любой момент. Он принимал импульсивные решения, покупал компании без должной осмотрительности и называл людей, предлагавших быть осторожнее, – главным образом Леви – лишенными воображения и скучными. Успехи Рэя были просто заоблачными, неудачи – не менее впечатляющими.
Мать Леви словно каталась на американских горках. Леви, начав работать в семейной фирме после колледжа, не смог смириться с непостоянством отца и через год ушел в отставку.
Отец называл его трусом, не приспособленным к жизни в мире с высокими ставками. Леви не понимал отца, который никогда не чувствовал себя смущенным или виноватым. Он просто отмахивался от критики, и мир, казалось, любил его еще больше за самоуверенность и дерзость. Леви был полной противоположностью. Он всегда страшился неудач и ошибок, тем более публичных. Он предпочитал избегать штормов, а не идти на грозу. Ему нравилось держать себя в руках. Но мир ожидал, что он будет похож на своего отца, поэтому всякий раз, когда появлялся хоть малейший намек на импульсивность в его поведении (случай с мотоциклом явно входил в эту категорию), он попадал в эпицентр шумихи.
C помощью костыля Леви приподнял занавеску на окне в кабинете. На подъездной дорожке стоял незнакомый внедорожник, слишком дорогой, чтобы принадлежать репортеру.
Снова раздался стук, и Леви недовольно проревел: «Войдите!» Но, честно говоря, если бы ему удалось уговорить своего посетителя сделать ему бутерброд и чашку горячего кофе, он бы выслушал даже предложение об интервью или зазывные речи продавца. Вот в каком отчаянном положении он оказался.
– Я в гостиной. Дальше по коридору, вторая дверь налево. – Леви услышал, как закрылась входная дверь. Судя по неуверенным шагам, его посетитель был не из тех, кто имеет постоянный доступ в его жилище. – Ради бога, – нетерпеливо пробормотал Леви. – Вторая дверь налево.
– Слышала, не глухая.
Она уже стояла в дверях, и Леви остолбенел, гадая, не вызывают ли это видение его мощные болеутоляющие галлюцинации. Черные джинсы и тонкий свитер мятного цвета облегали ее фигуру под кожаной курткой. Яркий шарф скрывал кудри, а лицо несколько исхудало, казалось старше, но, господи, оставалось все таким же прекрасным. Леви вцепился в подлокотник кресла, борясь с инстинктивным желанием броситься к ней, прижать к себе и зарыться лицом в ее блестящие волосы, вдохнуть аромат ее кожи.