Сашка хрипло смеётся, сотрясаясь всем своим небогатым телом, уже траченым алкоголем и химией. Но не наркотиками, нет – она не из этих. Предпочитает убивать себя традиционным способом, запатентованным далёкими предками, пришедшими с большой войны и не нашедшими себя в жизни. Тогда, кстати, никто не заикался о «немецком синдроме» – хотя три четверти трудоспособного мужского населения получили опыт убийства и вернулись, вроде как, не совсем нормальными. Ан нет – как пришли, так и трудоустроились: кто в колхозы, кто в угро, а кто вполне себе нормально обосновался в чиновниках. Инвалидов, которые не смогли себя найти и утонули в стакане, было сравнительно немного: Молох лишил свою кормовую базу – своих детей – права на рефлексию и переживание; стране-победителю требовалась срочная реанимация, а потом интенсивная терапия. Итог, кстати, вполне закономерен: страна-победитель, конечно, восстановилась, а вот народ-победитель так и не оправился, превратившись в инфантильного инвалида-невротика.
Да, так вот. Сашка хрипло смеётся и сотрясается. Её тело ещё не выглядит потёртым, как у рожавших проституток с большим трудовым стажем, но уже носит явные признаки активного и регулярного употребления. Косметики практически нет, и не по идейным соображениям: у сельской дамы полусвета ей просто неоткуда взяться. Говорит она тоже хрипло, потому что постоянно курит. Половина мужского населения деревни побывала у нее в любовниках. Остальные время от времени трахают ее, уклоняясь от этого почетного статуса. Впрочем, он и не нужен ни им, ни Сашке. А ещё у неё, как минимум, сифилис. Про него она, во всяком случае, знает точно. Насчет остального не уверена, но проблемы точно есть. Сейчас Сашка хочет замуж. Ей 13 лет – в этом возрасте все девочки мечтают выйти замуж. Желательно за принца на белом коне. Но Сашка – не такая, как все. Её принц приедет за ней на красном жеребце. Его конный портрет висит у неё на стене в виде репродукции из журнала «Огонёк» затёртого года. Жених с картинки красив и совершенен. А ещё у автора этой картины понятная, социально близкая и потому хорошая фамилия: Петров-Водкин.
Одинокий рудимент советской культурной системы трогает больше, чем её рассуждения о превосходстве одной звезды телесериала над другой. При том, что она, бесспорно, себя с ними идентифицирует, придумывает подходящие истории, встраивает написанный заокеанской бездарью сюжет в свою скудную, безысходную и бессмысленную жизнь так же, как пьяный токарь топором затачивает карандаш сыну – с размаху, не задумываясь, на рефлексе.
Мы познакомились с Сашкой на большом сельском празднике. Папа приехал поздравлять местную молодежь с открытием нового спортивного центра. Если бы мы были министерским пулом, мы бы пронеслись по объектам и скрылись в тумане, через пять минут забыв об этой деревеньке. Но мы были губернаторским пулом, для местных – репортёрами из райцентра, поэтому, отпустив водителя с аппаратурой, мы с оператором по имени Сержант, решили остаться на этом островке рекультивированной молодежной политики.
Нас гостеприимно приняла под крыло первая же стайка сельского юношества (она в итоге оказалась единственной). Под выступления эстрадных звёздочек и городских атлетов мы потягивали «коктейль Молотов» – пиво пополам с самогоном. Совместная дегустация в очередной раз подтвердила эффективность ключевого инструмента народной дипломатии: официальная часть праздника завершилась, а наша компания в прежнем составе оказалась на берегу пруда, лениво потягивая самогон через трубочки – для вящего аристократизма.
Несколько удивлял тот факт, что никого из девушек, кроме Сашки, здесь не наблюдалось. Сержант, который в тот момент в очередной раз поссорился с женой, искал лёгких развлечений и деликатно разведывал обстановку в плане наличия в деревне противоположного пола. Деликатно – потому что был наслышан о том, насколько ревнивы сельские отеллы, и как легко они могут оставить без самого важного в жизни мужчины за одно только подозрение в том, что городской ухабака притязает на пейзанку.
Реальность, как обычно, превзошла ожидания. Сержанту не только рассказали кто и по какой схеме в этой деревне даёт (а давали, похоже, все), но и расписали точную дорожную карту, сверившись с которой он убедился, что самыми реальными кандидатурами на сегодня являются либо две тощие коровы, оставшиеся от местного колхозного стада, либо, собственно, Сашка.
Что интересно, сама Сашка, являясь объектом обсуждения, даже не предприняла попытки стать субъектом. Она смотрела куда-то в далекую прудную даль и прислушивалась – то ли к кваканью и стрекотанию засыпающего водоема, то ли к далёким звукам народного афтепати. Ей вообще было не до нас, в её голове конструировался диалог.
– Поверь, друг, это именно та девушка, которая тебе нужна.
– Серджио, про неё говорят много разного, но именно она – чистый цветок, который подойдёт тебе лучше всего.
– Нет, друзья мои, я связан узами брака и не могу изменить своему супружескому долгу.
Что-то такое, короче.
Опустошив сосуды, мы отправились в путешествие по местным распивочным.
Кто сказал, что деревня потеряла целокупность и коллективизм? Это гнусная ложь. На самом деле именно российская глубинка сохранила подлинные российские традиции – пусть в чуть адаптированном виде. Соседи всегда поддерживают друг друга в трудный момент. Если в двух рядом стоящих домах оба хозяина гонят самогон, то они неизбежно будут ходить друг к другу в гости и угощаться, а то и покупать соседский. Потому что своим отравиться можно, а от соседского еще никто не умирал. Такую корпоративную общность, как в среде деревенских самогонщиков, больше не встретишь нигде. Разве что, в среде деревенских же наркоманов. К слову, у приведенного примера, есть обратная сторона – снова антирыночная, но уже диаметрально противоположная по основному мессиджу: если к тебе пришел человек за «продуктом», отправь его к соседу, который тоже гонит – ибо сосед гонит херню и шмурдяк, а ты именно то, что надо. Твой продукт – для своих и кому попало ты его не продаёшь. Парадоксальное мышление российского крестьянства.
Так вот. Наша компания неторопливо двигалась по деревенскому Бродвею. Нам навстречу шли такие же пьяные и весёлые компании людей постарше – мы, похоже, были здесь единственными представителями прогрессивной молодёжи. С культурными заведениями было негусто, поэтому мы просто переходили из одного дома в другой, и в каждом нас были рады видеть, наливали и произносили здравицы. Где-то за полночь я не выдержал и упал на грязную незастеленную кушетку. На её кожаной спине оставались следы штампа с инвентарным номером – похоже, хозяин был не чужд хищений социалистической собственности. Выбрав наиболее чистый край кушетки, я положил под голову свитер и лёг. Для меня этот день закончился.
