Марике Лукас Рейневелд - Неловкий вечер

Неловкий вечер
Название: Неловкий вечер
Автор:
Жанр: Современная зарубежная литература
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: 2021
О чем книга "Неловкий вечер"

Шокирующий голландский бестселлер!

Роман – лауреат Международной Букеровской премии 2020 года.

И я попросила у Бога: «Пожалуйста, не забирай моего кролика, и, если можно, забери лучше вместо него моего брата Маттиса, аминь».

Семья Мюлдеров – голландские фермеры из Северного Брабантае. Они живут в религиозной реформистской деревне, и их дни подчинены давно устоявшемуся ритму, который диктуют церковные службы, дойка коров, сбор урожая.

Яс – странный ребенок, в ее фантазиях детская наивная жестокость схлестывается с набожностью, любовь с завистью, жизнь тела с судьбами близких. Когда по трагической случайности погибает, провалившись под лед, ее старший брат, жизнь Мюлдеров непоправимо меняется. О смерти не говорят, но, безмолвно поселившись на ферме, ее тень окрашивает воображение Яс пугающей темнотой.

Холодность и молчание родителей смертельным холодом парализует жизнь детей, которые вынуждены справляться со смертью и взрослением сами. И пути, которыми их ведут собственные тела и страхи, осенены не божьей благодатью, но шокирующим, опасным язычеством.

Бесплатно читать онлайн Неловкий вечер


Marieke Lucas Rijneveld

De Avond Is Ongemak


Copyright © 2018 by Marieke Lucas Rijneveld

Фотография автора © Jouk Oosterhof

© Новикова К., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

«Беспокойство дает крылья воображению».

Морис Хиллиамс

Часть I

Написано: «Я обновляю вещи все!»
Но на аккордах словно сушится печаль,
Порывы, острые как нож, ломают веру
Мечтавшего сбежать от ярости начала.
Лед ливня месит цвет в стекло и кашу,
В неистовстве бродячий пес отряхивает шкуру.
Из собрания стихотворений Яна Волкерса (2008)

1

Мне было десять лет, и я больше не снимала пальто. Тем утром мать намазала всех нас по очереди мазью для вымени «Бохена» из желтой баночки, которую обычно использовали от трещин, мозолей и похожих на цветную капусту наростов на сосках молочных коров. Крышка у баночки была такая жирная, что ее удавалось открутить, только обхватив кухонным полотенцем; мазь пахла как посыпанные солью и перцем толстые куски вымени, что тушились в бульоне на сковороде на плите и вызывали у меня отвращение, как и эта вонючая мазь на коже. Но мать продолжала тыкать жирными пальцами в наши лица, словно они были сыром, который она ощупывала и охлопывала, проверяя, как созревает корочка. Наши бледные щеки блестели в свете кухонной лампочки, засиженной мухами. Этой лампочке годами собирались купить красивый абажур в цветах, но, когда мы натыкались на такой абажур в деревне, мать хотела поискать какой-нибудь еще. Искала она уже три года. Тем утром, за два дня до Рождества, я ощущала ее жирные большие пальцы на глазных яблоках и чуточку боялась, что она надавит слишком сильно и мои глаза выпрыгнут наружу, как стеклянные шарики. И что тогда она скажет: «Вот что происходит, когда вечно вертишься и ни на чем не задерживаешь взгляд, как пристало хорошей набожной девочке, которая смотрит снизу вверх на Господа, словно небеса в любой момент могут разверзнуться». Но небеса здесь разверзались только пургой, на которую незачем было пялиться.

Посреди стола для завтраков стояла сплетенная из тростника хлебная корзинка, накрытая салфеткой с рождественскими ангелочками. Они держали трубы или омелы, прикрывая свои маленькие члены; даже когда я держала салфетку против света, мне было не видно, как они выглядят, – я предполагала, что они похожи на свернутый ломтик болонской колбасы. На бумажных салфетках мать бережно разложила хлеб: белый, цельнозерновой с маком и рождественский кекс с изюмом. Хрустящую корочку кекса она аккуратно посыпала через сито сахарной пудрой, словно первым легким снежком, что утром лег на спины голландских коров на лугу, прежде чем мы загнали их под крышу. Клипса с пакета для хлеба всегда лежала на коробке для сухарей, иначе мы бы ее потеряли, а мать считала, что пакет, завязанный узлом, – это некрасиво.

– Сперва соленое, только потом сладкое, – привычно сказала она. Это правило, тогда мы вырастем большими и сильными: большими, как великан Голиаф, и сильными, как Самсон из Библии. Кроме того, мы обязательно должны были выпивать большой стакан парного молока, которое обычно наливали из бочки за пару часов до завтрака, поэтому оно было немного теплым, и на нем иногда плавал желтоватый слой сливок, который прилипал к нёбу, если пить слишком медленно. Лучше всего было проглатывать молоко с закрытыми глазами, но мать называла это «непочтительностью», хотя в Библии ничего не написано о том, как следует пить молоко: быстро или медленно, ощущая вкус коровы или нет. Я вытянула белый хлеб из корзинки и положила к себе в тарелку, перевернув его так, чтобы он выглядел как бледная попка младенца. Особенно похоже выходило, если каждую половинку намазать шоколадной пастой: нам с братьями это всегда казалось смешным, и они говорили: «Ну что, вкусно тебе опять вылизывать задницу в какашках». Но чтобы взять шоколадную пасту, сперва мне нужно было съесть что-нибудь соленое.

– Если продержать золотых рыбок в темной комнате слишком долго, они станут белыми, – прошептала я Маттису и уложила на хлеб шесть ломтиков колбасы: так, чтобы они поместились ровно, не выходя за пределы куска. У тебя было шесть коров, двух съели. Сколько у тебя осталось коров? Я слышала голос учителя в голове вместе со всем, что ела. Почему все эти дурацкие расчеты вечно связаны с едой – яблоками, пирожными, кусочками пиццы и печеньями, – я не знала, но в любом случае учитель уже оставил надежду, что я когда-нибудь научусь считать, а моя тетрадь станет образцово чистой, без красных росчерков. Мне потребовался год, чтобы научиться узнавать время по стрелкам часов – отец подолгу сидел со мной за кухонным столом с тренировочными часами из школы, которые он иногда в отчаянии швырял на пол, отчего из часов вываливались какие-то запчасти, и гадкая штука начинала трезвонить. Но стрелки до сих пор иногда превращались в дождевых червяков, которых мы вилами выкапывали за коровником, чтобы пойти порыбачить. Те тоже вечно извивались во все стороны, зажатые между большим и указательным пальцами, и ненадолго успокаивались, только если по ним несколько раз щелкнуть: ложились на ладонь и были похожи на красные клубничные сладости из магазина конфет «Фан Лёйк».

– Больше двух – говори вслух, – сказала наша сестричка Ханна, которая сидела за столом напротив меня, рядом с Оббе. Если ей что-то не нравилось, она шевелила губами слева направо.

– Некоторые слова пока слишком большие для твоих маленьких ушек и не пролезают, – сказала я с набитым ртом. Оббе от скуки поболтал пальцем в своем молоке, вытащил из него пенку и быстро вытер ее о скатерть. Она приклеилась к ткани, как белесая сопля. Это было отвратительное зрелище, и я знала, что завтра эта сторона скатерти с высохшей пенкой от молока, возможно, окажется повернута ко мне. Тогда я откажусь ставить тарелку на стол. Мы все знали, что салфетки на нем лежат для красоты: после завтрака мать уберет их обратно в буфет нетронутыми, потому что они не предназначены для грязных пальцев и ртов. Мне и самой было как-то жаль сминать ангелочков в кулаке, словно комара, и ломать им крылышки или пачкать их светлые ангельские волосы клубничным вареньем.

– Я такой бледный на вид, что мне придется выйти на улицу, – прошептал Маттис. Он засмеялся и крайне сосредоточенно погрузил нож в белую часть шоколадной пасты «Дуо Пенотти», чтобы ни в коем случае не задеть коричневую. Мы ели «Дуо Пенотти» только на каникулах. Мы ждали ее так долго, что теперь, когда пришли рождественские каникулы и час наконец пробил, наступал самый лучший момент: мать отрывала бумажную защитную пленку с банки, счищала остатки клея с краев и показывала нам коричневые и белые пятна, похожие на уникальный узор на шкуре новорожденного теленка. Тот, у кого на прошлой неделе были лучшие оценки, допускался к банке первым – я всегда оказывалась последней в очереди. Я ерзала туда-сюда на стуле, ноги еще не совсем доставали до земли. Мне так хотелось удержать всех дома, разбросать их по ферме, словно кусочки колбасы. Во время заключительного урока накануне учитель неспроста рассказал, что некоторые пингвины на Южном полюсе уходят ловить рыбу и больше никогда не возвращаются. Хоть мы и не на Южном полюсе, на улице все равно было холодно. Так холодно, что озеро замерзло, а в поилках для коров было полно льда.


С этой книгой читают
«Мой дорогой питомец» – так начинается монолог обвиняемого перед судом, но обращается он к своей возлюбленной. Ему 49, ей 14.Эта история рассказана ветеринаром, «растлителем малолетних», одержимым дочкой фермера. У нее пшенично-белые волосы и черное как смоль воображение. Отношения между ними похожи на отношения хищника и его жертвы, на любовь без любви. Она для него – милый зверек, он – единственный человек, который ее понимает.Это темный, бурля
Виктор Гребенюк, член Союза христианских писателей Украины, – автор, в частности, двух сборников малой прозы: «Тетрамерон», «„Эффект Вертера“ и другие новеллы». На украинском оба опубликованы в Мультимедийном издательстве Стрельбицкого. Из этих книг писатель перевел сорок произведений, составляющих, по его мнению, больший интерес для русскоязычных читателей, особенно вне Украины. Это короткие динамичные рассказы, яркие, жизненные и поучительные,
Книга о любви, творчестве и жизни в тени гения. Завораживающее повествование о драматической судьбе Лючии Джойс, дочери писателя Джеймса Джойса, автора знаменитого «Улисса», танцовщицы, блестяще дебютировавшей на одной из лучших сцен Парижа, талантливой художницы, красавицы, прекрасно говорившей на четырех языках. Что же подорвало так ярко начавшуюся жизнь Лючии? Отчего закатилась ее сверкающая звезда? Автор рассказывает потрясающую и малоизвестн
В этот сборник вошли произведения блестящих представителей современной иранской прозы. Реза Амир-Хани, Сейед Мехди Шоджаи, Надер Эбрахими и Сара Эрфани хорошо известны у себя на родине, а теперь их творчество доступно и российскому читателю. Авторы рисуют нам яркую картину повседневной жизни современного Ирана, показывают нравы иранского общества, но главная тема большинства произведений – конечно же, любовь.Для широкого круга читателей.
Биографический роман «Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали» появился в 2014 году. Остенде – блистательный морской курорт, на котором в 1936 году собрались писатели, журналисты, издатели, поэты – все те, кому нет места в национал-социалистической Германии. Солнце, море, напитки. Это могло бы стать просто отдыхом с друзьями. Если бы не политическая ситуация, которая ухудшается с каждым днем, если бы их всех не преследовали, если бы их книги не б
Как самостоятельно, без посторонней помощи легко и правильно произнести незнакомое английское слово, если вы не знаете ни одной английской буквы? Уникальный метод: читать по-английски начнёте уже через час! Еще раз. Книга предназначена для ДИЛЕТАНТОВ. Для тех, кто НЕ ЗНАЕТ английский язык. Перед вами НЕ МЕТОДИЧЕСКОЕ ПОСОБИЕ для состоявшихся специалистов, последним желательно пройти мимо и не беспокоиться. Это – инструмент, благодаря которому ЛЮБО
Германия, наши дни. История подростка Тима Штеффена начинается одним солнечным утром, когда обычная прогулка приводит к знакомству с необычной семьей. Новые друзья открывают свой мир и просят Тима о помощи. Приходит время жесточайших испытаний, где Тим и семья защищают саму жизнь.
– Да что же ты за человек-то такой? Сколько можно? Ты уже во второй раз всё портишь. Врываешься в жизнь, проходишься по ней грязной обувью и рушишь всё, что мне дорого! Если тебе нормально после этого живётся, то мне нет! – кричала на него, срывая голос. До хрипоты, до боли в связках. – А с чего ты взяла, что мне нормально? Ни черта мне ненормально! Ломает от тебя. И всё это время ломало. Я виноват, что такой, как ты больше нет? – тоже повысил го
- Ладно, прелюдии в сторону, - наконец подводит он черту. – К делу. Вскидываю брови наверх, показывая, что внимательно слушаю его, и складываю руки на груди. - Мне нужна жена, - произносит Рома, глядя на меня внимательно. – И ею будешь ты. Наступает звенящая тишина. Когда абсурдность заявленного достигает в моей голове пика, я взрываюсь натуральным гомерическим хохотом. И не могу, никак не могу собраться, черт бы меня побрал! Потому что это самое