За перо я взялся не потому, что мне не о чем говорить в изобразительном искусстве.
Просто пришло время – поделиться с другими жизненными впечатлениями, которых накопилось огромное количество. Я реалист, но не ханжа. Потому уважаю право человека думать не как я. И, всё-же, мне по душе произведения, созвучные моему характеру. Отсюда любовь к творчеству немногих художников.
Четко зная, что у каждого художника свой мир, свое мироощущение, нужно помнить, однако ж, что мы живем в одном, сложном, полном противоречий и парадоксов, человеческом мире, и без любви и дружбы этот мир пуст, как пусто слово «ничто», мир – это всё.
Хорошее знание материала еще не дает мне право вещать об истине в первом лице, нужен недюжинный талант, умение говорить с людьми их языком – просто, без прикрас, четко, ясно, умно. Тогда, возможно, автора и поймут.
Хотя любой человек – это вселенная, а вселенной несть конца.
Люблю свою малую родину и до конца сохраню ее в сердце своем; сохраню в воспоминаниях любовь к ее людям; любовь к природе-матери, к ее глиноземам, лесам, лугам и рекам.
Герои рассказов – родители, бабушки, дядьки, друзья, соседи, жены, брат Володя и брат Саша.
Первое очень памятное впечатление я получил во время просмотра киножурнала о Параде победы 1945 года на Красной площади. Я, 15-летний пацан, ни разу не видавший кино, был просто шокирован увиденным. Впоследствии мне придется поработать на игровых картинах Свердловской киностудии художником, декоратором… Но тогда мне и на ум не пришло, что всего лишь кино. Впечатление ошеломляющее, особенно запомнились кадры, когда наши солдаты бросали поверженные фашистские знамена к стенам седого Кремля. Бросали как бы прямо в меня, отчего как сейчас помню, у меня остановилось сердце и перехватило дыхание… Я сжался в комок и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Затем в зале зажегся свет, киномеханик долго перекручивал ленту… А я никак не мог успокоиться. Мужики, фронтовики, курили, в зале стояла такая какофония, что не было сил понять слов говорящих. Выступал секретарь райкома партии, из речи которого я тогда ничего не смог понять; помню только, что он был в полушубке военного покроя, в галифе, в бурках, и от него дурно пахло спиртным. Жестикулировал он очень сильно, и в конце речи рубанув рукой, как кавалерист шашкой, сказал: Вот теперь мы заживём, как люди!!!
Зал ему зааплодировал, вверх полетели шапки, шляпки, треухи. Видимо, народ и взаправду верил, что наступит всеобщее счастье. Наутро выпал первый снег – это в начале-то сентября!, но народ был весел и пьян; фотографировались на фоне памятника Великому Вождю всех народов. Дело происходило в доме отдыха для престарелых работников науки и культуры в Фаоре. Фаор, до революции Фавор, – небольшой поселок на юге Пермской области, бывший монастырь. Состоял при советской власти непосредственно из Дома отдыха, подсобного хозяйства со своими сельхозугодиями: садом, прудом с собственной небольшой гидроэлектростанцией, скотником, в котором содержались коровы и один бык Федька, а также овцы, козы. Был и конный двор с десятком хороших лошадей, среди которых были 2 выездные – Астра и Кардиган, огромный орловский жеребец с дурным характером, но о нем как-нибудь потом.
Были в хозяйстве и две машины, грузовая полуторка и «Эмка». Шофером на этих двух машинах работал Аркадий Вышкевич, мастер на все руки; он мог отремонтировать любую машину. Был отличным столяром, а также писал отличные, на мой взгляд, копии с художественных работ, что меня особенно интересовало. У него я получил свои первые уроки работы с красками. Он рассказывал, как нужно грунтовать холст, для этого он применял рыбий клей, из голов крупной рыбы, и мел. Холст ему ткала моя бабушка (по материнской линии), о ней разговор пойдет ниже. Святая женщина, прожившая всего 52 года. Маленькая щупленькая, с вечно слезящимися глазами, постоянно с песнями, прибаутками прядущая лён, – она знала множество сказок, сказов, – очень сердечная женщина и очень больная, но никогда не жалующаяся на свои болезни.
Народ жил после войны очень бедно, у ребятишек порой на двоих, троих были одни штаны. По селу, если это было лето, бегали, в основном, голопузики или же в рубашке без штанов. Знавал я ребят, которые уже женихались, а ходили в основном босиком иль в лапоточках, которые сами же и робили. Но жили дружно и весело, по вечерам с гармонью и песнями над прудом, или на танцплощадке, всегда шумела молодежь.
В доме отдыха и пансионате для престарелых отдыхали и жили выдающиеся люди, среди них попадались поэты, писатели, художники, которые с удовольствием и, как-то запросто, принимали нас пацанов у себя в «хоромах». Хоромами мне казались их комнаты в пору моей голоштанной юности. Стены их оштукатуренных и побеленных хором были украшены картинами, офортами, эстампами, кровати были с никелированными спинками; белые простыни и цветные покрывала для меня казались царской роскошью; на полу дорожки и ковры в холлах. Шашки, шахматы, домино, в каждой комнате по репродуктору и сотни всяких мелочей, и обилие книг всяких, разных. Помню, жила там скульптор – анималист, тетя Нина, которая вылепила из глины нашу лошадей Астру и Кардигана, затем просушила и привезла обжигать в нашу русскую печку. К сожалению, не знаю дальнейшую судьбу этих работ, на мой взгляд, очень талантливых. Она обещала и мне подарить этих лошадей, когда размножит фигурки, но к сожалению, – мы похоронили нашу тетю через несколько дней. Она скоропостижно умерла. Знаю я, что она известный скульптор из Ленинграда. При каждой своей поездке в Питер и теперь я пытаюсь узнать: кто она?
О дружбе, любви и семейных отношениях
Весной 1939 года молодой лейтенант, (в прошлом выпускник Благовещенского пехотного училища), ехал на побывку в отчий дом. До села Елово он долетел самолетом почтовым У-2, и остановился переночевать у друга своего, директора станции МТС, Тарутина Михаила Николаевича. На груди молодого офицера красовались два ордена «Красной звезды» и нагрудный знак участника боев на озере Хасан. Надо отметить, что уважение к военным в те годы было особенное, и вечером в доме Тарутиных собралось много гостей. Все расспрашивали Василия, так звали молодого офицера, – о боях, о Дальнем Востоке. Интересовались, что делается для укрепления Красной армии, и, конечно, он был в центре внимания. Пир был в самом разгаре, когда в двери постучали. В комнату ввалились две подружки, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы и легкого весеннего морозца, две птахи. Их быстро раздели от шубеек и усадили рядом с героем, после чего он стал сидеть как на гвоздях. Одна из девушек особенно ему понравилась. И он, чувствуя ее близость и исходящее от нее тепло, как-то оробел. Стал чувствовать себя стесненным – постоянно краснел, конфузился, что сразу бросалось в глаза сидевшим рядом с ним в застолье. Надо сказать, что одна из этих птах уже вышла замуж, она была женой Тарутина, они поженились осенью, недавно. А другая – молодой специалист МТС, только-только начала работать районным зоотехником, ходила в невестах и проживала на квартире у Тарутиных, в отдельной комнате с видом на площадь базарную и церковь.
