– Терпеть не могу эти вечеринки.
– Смотри, чтобы мама тебя не услышала.
Я оглядываюсь на Психею.
– Ты тоже их ненавидишь.
Я потеряла счет мероприятиям, на которые мать таскала нас долгие годы. Она всегда сосредоточена на следующей добыче, на новой фигуре, которой можно сделать ход в шахматной партии, где правила известны ей одной. Возможно, мне было бы легче их выносить, если бы я не чувствовала себя одной из ее пешек.
Психея встает рядом и подталкивает меня плечом.
– Знала, что найду тебя здесь.
– Это единственная комната, в которой я могу спокойно находиться. – Даже учитывая, что этот зал статуй – воплощение гордыни.
Это относительно простое помещение (если блестящие мраморные полы и со вкусом оформленные серые стены можно назвать простыми) заполнено тринадцатью полноразмерными скульптурами, свободно расставленными по периметру. По одной в честь каждого члена Тринадцати – группы, правящей Олимпом. Я мысленно называю имена каждого, переводя взгляд с одной статуи на другую: Зевс, Посейдон, Гера, Деметра, Афина, Арес, Дионис, Гермес, Артемида, Аполлон, Гефест, Афродита. Поворачиваюсь лицом к последней статуе. Она накрыта черной тканью, которая скрывает ее очертания и собирается на полу у ног. Но даже под ней невозможно не разглядеть широкие плечи и остроконечную корону, украшающую его голову. Пальцы так и чешутся от желания схватить ткань и сорвать ее, чтобы наконец-то увидеть черты его лица.
Аид.
Через несколько коротких месяцев я отвоюю у этого города свою свободу, сбегу и больше не вернусь. Другой возможности увидеть лицо призрака Олимпа у меня не будет.
– Разве не странно, что на его место так никого и не назначили?
Психея смеется.
– Сколько раз мы уже это обсуждали?
– Да брось. Сама знаешь, что это странно. Они – Тринадцать, но их всего двенадцать. Аида нет. И уже очень давно.
Аид – правитель нижнего города. Или, по крайней мере, был им. Это наследуемый титул, а весь его род давным-давно угас. Теперь нижний город формально находится под властью Зевса, как и все мы. Но, насколько я слышала, он никогда не был по другую сторону реки. Пересечь реку Стикс, как и покинуть Олимп, сложно по одной причине: по слухам, при переходе через преграду возникает чувство, будто голова вот-вот взорвется. Никто не захочет переживать подобное по собственной воле. Даже Зевс.
Тем более я сомневаюсь, что люди в нижнем городе станут угождать ему, как это делает каждый житель верхнего. Такие неудобства и никакой отдачи? Неудивительно, что Зевс старается не переходить реку, как и все мы.
– Аид единственный никогда не бывал в верхнем городе. Оттого мне кажется, что он был не таким, как все остальные.
– Не был, – невозмутимо отвечает Психея. – Легко это вообразить, когда он мертв, а титула больше не существует. Но все из Тринадцати одинаковые, даже наша мать.
Она права – знаю, что права, – но не могу перестать фантазировать. Протягиваю руку, но замираю, не успев дотронуться до лица статуи. К его утраченному наследию меня влечет одно лишь нездоровое любопытство, и оно не стоит тех неприятностей, в которые я попаду, если поддамся соблазну сорвать темную вуаль. Я опускаю руку.
– Что мать задумала сегодня?
– Не знаю, – вздыхает она. – Хотелось бы мне, чтобы Каллисто была здесь. Она, по крайней мере, могла бы ненадолго поставить мать на паузу.
Я и три мои сестры нашли разные способы приспособиться к тому, что наша мать стала Деметрой и мы попали в блистательный мир, существующий лишь для Тринадцати. Он настолько ярок и экстравагантен, что ему почти удается отвлечь внимание от своего ядовитого нутра. Вариантов у нас было немного: приспособиться или пойти ко дну.
Я заставляю себя играть роль яркой, блистательной, всегда послушной дочери, тем самым давая Психее возможность вести себя тихо, спокойно и оставаться в тени. Эвридика на грани отчаяния цепляется за каждую частичку жизни и радостного волнения, что может найти. А Каллисто? Каллисто воюет с матерью с яростью, достойной арены. Она никогда не сломается и не прогнется, поэтому мать освобождает ее от этих обязательных мероприятий.
– И к лучшему, что не пришла. Если Зевс начнет подкатывать к Каллисто, она может попытаться его выпотрошить. Тогда нам и в самом деле придется отвечать за случившееся.
Единственный человек в Олимпе, который (по слухам) убивает без последствий – якобы – сам Зевс. Все остальные должны соблюдать законы.
Психея содрогается.
– Он к тебе приставал?
– Нет, – я мотаю головой, продолжая разглядывать статую Аида.
Нет, Зевс не прикасался ко мне, но на двух последних мероприятиях, на которых мы присутствовали, я постоянно чувствовала на себе его взгляд. Именно поэтому я пыталась отпроситься сегодня, но мама чуть ли не силой вытащила меня за дверь. Внимание Зевса не приносит ничего хорошего. Все всегда заканчивается одинаково: женщины разбиты, а Зевс уходит, избежав даже дурного заголовка, способного повредить его репутации. Против него лишь раз выдвинули обвинения несколько лет назад, но разыгрался такой скандал, что женщина исчезла еще до того, как дело дошло до суда. Самый оптимистичный исход состоит в том, что ей каким-то образом удалось унести ноги из Олимпа, но более реалистичный – что Зевс добавил ее к предполагаемому списку жертв.
Нет, уж лучше избегать его в любом случае.
Что было бы значительно проще сделать, не будь моя мать одной из Тринадцати.
От знакомого энергичного стука каблуков по мраморному полу мое сердце начинает биться чаще. Мать всегда шагает так, будто рвется в бой. На миг я всерьез подумываю спрятаться за накрытой статуей Аида, но тут же отбрасываю эту мысль, пока мама еще не появилась в дверях галереи. Прячась, я только отсрочу неизбежное.
– Вот вы где!
Сегодня на ней темно-зеленое платье, которое струится по ее телу и отлично подходит роли матери-Земли. Мама решила, что этот образ лучше всего соответствует воплощаемому ей амплуа женщины, которая следит за тем, чтобы город не голодал. Ей нравится, когда люди видят добрую улыбку и протянутую руку помощи, но не обращают внимания на то, что она с радостью расстреляет любого, кто встанет у нее на пути.
Мать останавливается перед собственной статуей. Скульптура щедро одарена изгибами и облачена в длинное платье, которое сливается с цветами, растущими у ее ног. На голове цветочный венок, а улыбка на лице столь безмятежна, будто матушка познала все тайны вселенной. Как-то раз я застала ее, когда она оттачивала перед зеркалом такое выражение лица.
