Как много людей в мире, а тот, кто действительно нужен, всего один, и то в параллельной вселенной. Посвящается Дмитрию Лямину.
* * *
Телефонный звонок раздался внезапно и тут же сорвался эхом в ночи. Ламберт открыл глаза, осознавая момент пробуждения. Какое-то время он лежал и прислушивался к голосу тишины. В ней не было ничего, кроме собственных кошмарных мыслей, которые мучили с приходом ночи. Только потом нарастающий шум смог прервать размышления. За окном гулко хлестал дождь. Его звук слышался все отчетливее. Случайные капли попадали в незащищенное стекло, будто грозный атлет метал свои копья, ударяя то в железный козырек с точным попаданием, то промахивался, и капли, словно мелкие камушки, гулко били прямо в оконную линзу, норовив ворваться внутрь. От дождя воздух в комнате постепенно насыщался влагой, становясь свежим и легким. Ламберт тяжело и устало вздохнул, пытаясь уснуть. Приближаясь к тонкой каемке дремы, он вновь услышал громкий звонок, и на этот раз навязчивая мелодия трезвонила явнее. Протянув руку и нащупав телефон у изголовья кровати, ответил с тяжелым, почти болезненным стенанием изнутри.
– Слушаю, – откашлялся он, освобождая голос от сковывания сна.
– Товарищ инспектор, у нас тут это…
– Давай ближе к делу! – перебил Ламберт нерешительность собеседника.
На том проводе был помощник инспектора, молодой Аристарх Тимшин. Новобранцу, только что приступив к первому делу, не терпелось продемонстрировать свой профессионализм, тем самым возвышаясь в глазах отца, который каждый раз не уставая напоминал о своих заслугах на семейных ужинах, хвастаясь своими изощренными делами за двадцать лет службы в полиции. Аристарху лишь досаждали подобные разговоры. Он заведомо чувствовал неспособность преуспеть в профессии. К тому же испытывал отвращение к мертвецам, так как в детстве ему приходилось часто слышать разговоры матери, опасающейся за жизнь отца. Страх, взращенный внутри ребенка, делал его беззащитным при упоминании смерти. Его лицо сморщивалось, словно терпело боль, глаза сужались, нос заострялся, подтягивая кожу к векам.
– Обнаружен труп недалеко от города, в старом коровнике. Вы срочно нужны здесь! – прервавшись на паузу, он добавил: – А то ливень смоет все улики, – и в трубке повисла тишина на фоне дождя, словно шипение от помех радиоволн. – Товарищ инспектор? – произнес Аристарх. Чтобы удостовериться, что связь не разъединена, отнял телефон от уха, взглянув на горящий дисплей, и снова приложил обратно. – Вы меня слышите?
– Да слышу я! Выезжаю, пришли координаты! – и Ламберт оборвал связь.
Минуту инспектор лежал пластом, не шевелясь. На электронных часах в форме маленького плеера, что стояли на комоде напротив, светился зеленый циферблат, показывая четыре сорок. Ламберт поднялся, спуская лениво ноги с кровати, окуная ступни в промозглый холод пола. Согнувшись в спине дугой, в полумраке он ощутил, как его живот впал, словно внутри него образовалась пустая яма. Сцепив руки в замок и уронив голову вниз, на миг отключился от всего, смотря в пустоту пола, отдаляясь от своего бытия, погружаясь в ту воронку, что бесследно заманивала своим уединением. На кровати звякнул телефон, мгновение – и вспышка экрана тут же потухла, подобно падающей звезде в ночи. Ламберт растер лицо ладонями, прогоняя остатки дремоты.
Бессонница, словно некая блудница, заставляющая содрогнуться в желаниях, не давала ему покоя и мучила своим появлением почти каждую ночь, искушая сном. С тех пор как Ламберт развелся, застукав жену с любовником, бессонница и вовсе появилась с лицом, на котором отпечатались те ужасающие события, напоминавшие о пережитых моментах. Она стала содержанкой, что каждую ночь приходила с протянутой рукой и начинала жалобную трель его жизни. Поначалу он ненавидел жену, после – любовника, а после слово «предательство». Но вскоре осознал, что этот совершенно незнакомый ему человек преподнес прекрасную возможность жить своей жизнью. Все эти годы Ламберт словно гостил в собственном доме, среди вещей, которые ему не нравились, которые он не выбирал, не хотел, а мирился с этим, ведь всем распоряжалась его жена, включая одежду. Какие места стоит посещать, чтобы не быть хуже остальных, а через год сама купила обручальные кольца, решив, что время пришло, будто жизнь заведомо распланирована. Поняв, что изменить Ламберта невозможно, ведь работа требовала от него того устоя, к которому он привык. Она переключилась на другого. Осознав все, Ламберт пришел к еще большему унынию, и теперь ему казалось, что с него достаточно, что человеку, который пережил нечто ужасное, никогда больше не придется страдать, люди просто не имеют права быть к нему несправедливыми. Ламберт чувствовал, как безмолвность внутри него трансформировала все более новую модель поведения, и ему трудней становилось объяснять привычные факты, словно утратил человеческие навыки общения. Он и раньше был молчаливым и вдумчивым, но после развода ему казалось, что теперь этот феномен обусловлен очередными обстоятельствами и все пережитое внутри него не должно покидать его тело даже случайным образом.
Теперь Ламберт вынужденно снимал небольшую дешевую комнату над комиссионным магазином с каким-то антикварным барахлом, похожую больше на келью в монастыре без всего лишнего, только предметы обихода. Хозяином магазинчика являлся прокуренный старикашка. На первый взгляд препротивный тип, разглядывающий девиц в коротеньких юбках и встречно улыбающийся, льстиво щуря глаза. После трогал свою жиденькую бороденку с мыслящим лицом с таким выражением, будто знает тайны других. Он никогда не обманывал себя, жил от правды к правде, наверное, поэтому и обманутым жизнью не был. Все его ожидания всегда сходились к небольшому минимуму, тем и был доволен. Иногда старик скидывал Ламберту часть аренды за то, что тот мог шугануть нахальных клиентов, размахивая удостоверением. Те, что поживее, сразу пускались наутек еще до прихода предисловий, более матерые, не раз слышавшие напутствия того рода, уходили более выдержанно и мужественно. Обе стороны находили это выгодным партнерством и иногда за дружеской сигареткой могли помолчать, как старые приятели, знающие все друг о друге.
Широко расставив руки по краям раковины, Ламберт неприкаянно взглянул на грязный налет дна, что придало еще большего уныния положению. Запрокинув голову и покрутив слева направо, рассмотрел себя в зеркало, будто впервые видел этого человека перед собой. В отражении в глубину него смотрело непонятое чудовище с самой разрушительной силой, что есть на свете, – мыслью. Даже оно было несчастным. Сколько бы он ни смотрел на этого калеку пристальным взглядом, не мог оправдаться перед собой за мучительное бессилие, а, впрочем, лицо как лицо, подумал он, может, и не совсем привлекательное, но для такой работы вполне сойдет. Почесав сухо подбородок, словно скребком по шероховатой поверхности, Ламберт подметил, что не брился недели две, а то и больше. Его внешность имела понимающие глаза карего цвета, какую-то сонную поволоку, что проявлялась в минуты усталой задумчивости. Безмятежное, почти ничего не выражавшее лицо оставалось спокойным. Небрежная копна каштановых волос пребывала в растрепанном виде и при необходимости была собрана назад в небольшой пучок на затылке. Линия скул, высеченная точно по меркам, ровная и плавно переходящая в аккуратный подбородок, нос имел греческую форму. Поникшие плечи, размеренность движений, неспешная походка – все имело некое сочетания предусмотрительного человека. Было в нем нечто удивительное и чарующее, то, что отличало его от других.
