Стефания Данилова - Неудержимолость

Неудержимолость
Название: Неудержимолость
Автор:
Жанр: Стихи и поэзия
Серии: Нет данных
ISBN: Нет данных
Год: 2015
О чем книга "Неудержимолость"

Имя Стефании Даниловой (Стэф) – это, безусловно, бренд. Бренд, который не стыдно носить в памяти. Следующая за «Веснадцать» восьмая книга «Неудержимолость» – трансформация автора из эпатажной «анфан террибль» в человека-беспредел, не имеющего возраста. Пожалуй, нет того, чего бы Стэф не могла превратить в текст, если бы действительно захотела.

После прочтения «Неудержимолости» не покидает ощущение, что вы попали в дом человека, которого знаете вечным жизнерадостным стахановцем, держащим лицо и удары, для которого, казалось бы, нет ничего невозможного. А внутри – испытательный полигон, мастерская скульптора, часовой механизм, химическая лаборатория и живой человек в одном лице. Вглядываясь в его лицо, вы с удивлением узнаете себя, живого и напуганного всем тем, в чём вы сами себе боитесь признаться.

Настало время открыть глаза. Или эту книгу.

Бесплатно читать онлайн Неудержимолость


Я бы хотела посвятить эту книгу:

Маме

Саше Кит

Ми Минор

Лукомке

Светотьме

Веронике

Вале

за неудержимолость в них самих


Поэтический шизофреник

А они дискутируют, снова меня ругая:
«Почему ты вчера была громче, сегодня тише?
Почему ты сегодня – одна, а вчера другая?
Это кто-то вместо тебя говорит и пишет?»
Мой диагноз – поэтический шизофреник.
Я не знаю, какое из альтер-эго завтра
вдруг откроет глаза.
И первым из озарений
для него станет то,
что оно– это тоже автор,
говорить из меня – это все, что оно умеет.
Ваше дело считать его правым или неправым.
И оно говорит, пока всё во мне немеет.
И оно как никто имеет на это право.
Пусть одна будет грубой, другая поёт помягче.
Третий влюбит в себя обеих случайных встречных.
В этом хоре нет голоса, который бы был обманчив.
Об актёрстве и лжи не может здесь быть и речи.
Каждой твари по паре; я – Ной своего ковчега:
каждой твари по голосу собственному и стилю.
Звукореж негодует на сорванном саундчеке,
но уже и его сомнения отпустили,
что мои альтер-эго не так уж огнеопасны.
Как сказать обо всем и сразу в одной личине?
Как их всех отпустить, когда это так прекрасно —
я мужчину могу понять, обретясь в мужчине?
Я могу быть вдовой, преступником и ребёнком,
не закончив ни театралки, ни МХАТа, к счастью.
Эквалайзер не подстрижёшь под одну гребенку.
Плюс на минус дает звезду путеводной масти.
Право голоса, как известно, давно в кавычках.
Но кто нам запрещает право многоголосья?
Мы идем на чистейший свет по дурной привычке.
И за нами смыкается прошлое,
как колосья.

Синий цвет

Я – синий цвет.
Я – небо. Я – вода.
Восток, платочек, птица Метерлинка,
упавшая на платьице былинка.
Я – то, чего Ты ждал.
Иди сюда.
Я – иконопись,
уайльдовский чулок,
авантюрин,
забвение и память!
Я – тень, что опадает на чело,
я – поцелуй
бескровными
губами!
Я– блюз, циан,
берлинская лазурь,
осенние есенинские строки!
Я– сон.
Я – ни в одном Твоём глазу.
Я – взгляд
в Тебя,
недремлющий и строгий.
Я – алкоголь,
во мне процентов – сто,
испей Меня
и окажись со Мною!
Я в наэлектризованном пальто
исполнена
немой
голубизною!
Я– море,
я взволнована, заметь!
Я – холст слепого импрессиониста!
Я– лёд в бокале,
пламень
и синистер!
Еще не жизнь, но и уже не смерть.
Я– бирюза,
сапфир,
аквамарин,
я – медный купорос, кобальт, индиго!
Височной жилкой бьющаяся дико!
Смотри в Меня!
Смотри в Меня!
Смотри!
Я самым синим пламенем горю —
на мне горят
Твои прикосновенья.
Прошу Тебя,
останови
мгновенье! —
– …Я из Тебя
Бессмертье
сотворю.

Снег

московской квартире на Измайловской

и страху, который там


перебираю ворох бумаг, вещей,
на коих лежит печать прошлогодней пыли
это – мои мертвецы, и они – священны
как минимум тем, что азбучно жили-были
эта открытка – аж из Владивостока
этот конверт летел из Калининграда
в чем смысл письма, если оно жестоко
тем, что спустя полгода
уже – неправда?
в чем суть флакона, если духи в нем – духи,
в чем соль еды,
если она без соли?
что восстает под пальцами из разрухи
на пепелище сломанной антресоли?
я,
из вещей
вещая самой себе же
страшные сказки о прошлогоднем некто
воздух заходит в комнату стыл и бежев,
напоминая
о возвращеньи снега
снег подрисован рядом из ниоткуда
и засыпает кладбище шесть на девять
я ничего не хочу,
ничего не буду
я ничего не могу с этим снегом сделать
найдены силы запаковать обратно
письма, тетрадки, старенькую мобилу
пусть они – ложь,
но для меня-то – правда!
запаковать обратно, зарыть в могилы
снег отступил на трех хромоватых лапах
стукнул сентябрь на циферблате неба
у крови, былого и снега – единый запах
я больше не сплю.
я жду возвращенья снега.

Первое осеннее письмо для

Прожить двадцать лет – и не видеть родимого города.
Бродить в одиночку. С собой разговаривать матерно.
За воздух держась как за ручку. Ведь мы же не гордые.
Мы можем прожить до полтинника дома и с матерью,
где пёс громко лает в прихожей, и кушать нам подано.
Но всё же есть смысл обратиться к другой хрестоматии.
Ведь я не таков. Я уже говорил это ранее.
Мне хочется петь, только без адресата нет голоса.
И сердце стучит – на кого-то, по-прежнему крайнего,
и вновь ерундовину пишут газетные полосы…
Идущая в гости к кому-то не знает заранее,
насколько близки скоро станут глаза, губы, волосы
хозяина дома, который, возможно, не ждал её,
но вскоре научится ждать. У меня – получается.
Вложить двадцать чёртовых лет! – в поезда запоздалые,
а после спросить, отчего ж мое сердце печалится?
Мы городу смотрим в глаза изумленно-усталые,
и чувство крепчает пуэром в фарфоровой чайнице.
В сгоревшем театре опять поднимается занавес
над тайной, что зрителям всем раскрывать я не вынужден.
С подачи твоей Петербург открывается заново.
Он в цвете, он в самом цвету. Значит – стоило, видишь
ты? —
прожить двадцать лет, чтобы сердце, которое замерло,
забыло кого-то семь раз, чтобы вспомнить – единожды.

Война объявлена

Вы не рады мне.
Будто я – террористка с бомбой
и подброшу ее Вам в сумку, что на плече.
Или с ног собью
хитромудрым японским комбо.
Потому что я в шапке,
как у Команданте Че.
Я гораздо хуже
всяких там террористок.
Я готовлю Вам лично атомную войну.
Мои люди
под видом скромненьких интуристок
пробираются в Вами созданную страну.
Вот сидите Вы, милый,
в какой-то из Чайных Ложек,
Идеальной Чашке ли, Кофешопе, – в кафе, короче.
Мои люди отрапортуют мне и доложат,
с кем Вы ели,
о чем беседовали
и прочем.
Вот Вы курите у окна,
а на Вас направлены
пара точных прицелов видеофоторужей.
А могло быть иначе.
Я знаю, что так неправильно.
Я котом Леопольдом Вам предложу жить дружно,
наши руки – для наших рук, а не взвода кольта.
И борщи я готовлю вкусно. И суп с грибами.
Вы же сами на рее вздернули Леопольда,
натянув его шкуру
на японские барабаны.
Оттого я ношу в кармане стихов гранаты
и на воздух весь мир заставить взлететь готова —
так, что нервно закурит крепкую даже НАТО.
Я Вам честь отдаю,
как корабль отдает швартовы.
Дорогой, у меня есть связи в любом отделе
и подкуплены крепко
все городские копы.
Все равно я молчу
и рою свои туннели,
и взрывчаткой любви закладываю подкопы.
Я готовлюсь к войне. И кровью пишу на белом
полотне со старославянским ятем:
«Господинъ, объявленный парабеллумъ
призывает Вас сдаться
на милость моих объятий».
Я могла бы накрыть Вас пледом, но раз Вы против,
я накрою Вас зарифмованным мной цунами.
Я устала от этих черте каких пародий.
Мы могли бы уже раз тысячу
зваться
Нами.
Вы не рады мне,
мой любимый. Да и с чего бы?
Я сегодня стреляла в стены напропалую.
Раз выходите в одиночку – глядите в оба.
У меня слишком взрывоопасные
поцелуи.
Вот Вы спите, и тьма густая, пододеяльная
жаждет новых
инициированных сближений.
Моя война за взаимность Вашу уже объявлена.
Ни один из Львов
не создан
для поражений.
2013

Не твоя тишина

Я несколько слов для тебя написала,
где каждая строчка – смешна и страшна.
За аплодисментами полного зала

С этой книгой читают
Эта книга – об искусстве любить Россию и принимать её любовь. О том, как слова «широка страна моя родная» приобретают объём, когда жмёшь ветвь и карельской сосне, и сочинской пальме, словно руки друзьям. Махачкалинские облака-аксакалы, тверской жасмин у Дома Поэзии, аршинцевские заброшенные пляжи, выборгские поющие ангелы на крышах, оренбургские факелы газоперерабатывающего завода – то ли герои книги, то ли её соавторы. Истории, которые захотели
В книге собраны стихи, написанные с 14 до 37 лет. Это память о самых важных, судьбоносных, золотых мгновениях жизни, дающая ключ ко всему остальному прозаическому корпусу творений автора.
Автор ОЛЬНОВ АНАТОЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ.Год рождения – 1938, 27 февраля. Родина – с. Городище Череповецкого района Вологодской области. Кроме Череповца и Петрозаводска проживал в городах: Сортавала, Витебск, Усть-Каменогорск, Альметьевск.
Гражданин Советского Союза. Коммунист.Родился 22.12.1956 г.Родители – ветераны Великой Отечественной войны.Окончил ВВМУПП им. Ленинского комсомола в 1981 г.1981—1993 гг. – служил на дизельных подводных лодках 182-й Отдельной Бригады подводных лодок (б. Бечевинская), КВФ.После предательского развала Советского Союза подал рапорт об увольнении из ВС, заявив о несогласии с политикой нового руководства страны, армии и флота.Уволен в запас с должности
Мы любим. Если повезет, становимся счастливыми, и со временем у нас появляются прекрасные воспоминания.Если нет, нам остаются грусть и иногда стихи.
Честертон был не только автором серии великолепных детективов, главный герой которых – католический священник отец Браун, но и прекрасным эссеистом. В своих великолепных эссе Честертон непостижимым образом перескакивает с предмета на предмет, сочетая легкость с мудростью.
Честертон был не только автором серии великолепных детективов, главный герой которых – католический священник отец Браун, но и прекрасным эссеистом. В своих великолепных эссе Честертон непостижимым образом перескакивает с предмета на предмет, сочетая легкость с мудростью.
Если жизнь загнала тебя в угол, сделай из бумаги разноцветные фонарики, укрась ими этот самый угол и живи счастливо. Евлампия Романова не боится проблем, но иногда их оказывается так много, что даже Лампа теряется. В офис Макса Вульфа пришла Ирина Галкина и заявила, что у нее пропала дочь. Клиентка называла Алису малышкой, деточкой, ребенком. Но оказалось, что «детке»… двадцать четыре года и она работает преподавателем в колледже. Мать буквально
Карина – девушка, проживающая серые тоскливые будни в старой хрущевке. Ее дни похожи один на другой, жизнь кажется такой же серой и совершенно безвкусной, пока однажды ей не приходит письмо…