1. Пролог
— Не трогайте меня! — визжит так, что в ушах зазвенело.
— Я не пущу тебя в таком виде. Не хочу потом травить блох, — заталкиваю девчонку в ванную и закрываю дверь.
— У меня нет блох. Я моюсь.
— Или делаешь, как я скажу, или можешь валить на все четыре стороны! — рявкаю.
Еще в детстве я давал обещание тетке, а позже и самому себе, не тащить в дом бездомных кошек и собак… хотя я и сейчас не нарушил. Девчонка не тянула на хромого щенка, если только на взъерошенного котенка, что испуганно шипит при каждом моем движении.
— Не трогайте, сказала! Я так и знала, что за предложением "просто жилья" скрывалось нечто другое, — поправляет вязаную шапку, натягивая до самых бровей.
Делает вид, что уходить собралась. Ну, ну.
— И что же, по-твоему, за моим великодушным предложением скрыто?
— Да ничего особенного. "Того самого" захотелось! — на носочки привстала, локти в стороны — точно боевой воробей.
— Это чего это "того самого"? — спросил я, насмехаясь.
Девчонка краской залилась, но нос крошечный вздернула и громко ответила:
— Секса!
— Ой, прости, — я не удержался и расхохотался.
Воробей боевой настрой подрастерял, захлопал растерянно зелеными глазищами.
— Ну хватит уже, — жалобно пропищала Соня.
Я хохотал, уперев ладони в колени, пока порозовевшее лицо девчонки не приняло естественный телесный вид.
— Чего это? Ты пошутила — я посмеялся. А теперь серьезно, — выпрямился. — Запомни, котенок или клопенок, я еще не определился, будешь глупости говорить, сразу на улицу вылетишь, вернешься в свой грязный вагончик, где из мебели – матрас, а из посуды — алюминиевая ложка. Поняла?
— Да.
— Вот и отлично, а теперь раздевайся и лезь в ванну.
— Вы выйдете?
— Еще чего, я пакет подержу, чтобы тебе удобнее тряпье было выкидывать.
Подталкиваю мусорное ведро ногой и указываю на него пальцем:
— Сюда складывай.
— Это моя единственная одежда, — запахивает плотнее полы застиранной куртки, покрытой слоем еще не высохшей грязи. — Я постираю.
— Стирай, — опираюсь на дверной косяк и с безразличием наблюдаю.
Куртку снимает, в глаза смотрит с вызовом, к совести, наверное, призвать пытается или стыду.
— Дай осмотрю.
— Зачем? — прижимает грязное “сокровище” к безразмерной шерстяной водолазке.
— Хочу удостовериться, что ты не решишь отблагодарить меня ночью, — девчонка опять заливается краской, — ножичком куда-нибудь под ребра.
— Да смотрите.
Прощупываю и осматриваю с подкладочной стороны:
— Ноги поставь на ширину плеч, — куртку кладу на стиральную машину.
— Что? Я не буду этого делать! — пятится, пока не наталкивается на край ванны.
— Кажется, мы уже определились, что даже в голодный год я вряд ли рассмотрю в тебе женщину. Максимум – котенка недокормленного.
— А говорили «клопенка».
— А еще я говорил, что не определился, на кого ты больше похожа. Ну! Или выход там, — кивком указываю на дверь.
Девчонка отставляет одну ногу и раскидывает руки в стороны, отрешенно поднимая голову к потолку.
— Смотрю, опыт есть, да?
Молчит, глаза зажмуривает, будто и вправду насиловать собрался. Провожу ладонями вдоль тонких рук — пальцы подрагивают. Спускаюсь вдоль талии — все тело ходуном ходит.
— Да прекрати трястись, сказал же, не трону, — присаживаюсь, прощупывая низ штанин.
— А может мне нравится! — фыркает.
— А лет-то тебе сколько? Нравится ей…
— В феврале будет девятнадцать, — девчонка сдергивает со стиральной машины куртку и достает из внутреннего кармана бережно обёрнутый в целлофановый пакет паспорт.
— Вот! — я не успеваю встать, а мне тыкают им в нос.
Не врала клопенок, и правда в феврале девятнадцать.
— Сейчас тебе принесу что-нибудь чистое. Оставлю за дверью.
Выхожу из ванной, костеря себя сквозь зубы:
— Заигрался, идиот. Она же говорила, что уже взрослая.
2. Глава 1
Соня
— Молчи! — Маша холодной ладонью накрывает мой рот.
Каждую ночь мы вынуждены прятаться в укрытии под завалами мусора. Я замираю в ту же секунду, полагаясь на острый слух сестры. Некоторое время ничего не происходит, но вскоре я улавливаю размеренные шаги. Тяжелые, уверенные. Тот, кто сейчас наверху, не скрывает своего присутствия. Мужчина откашливается, что-то говорит, скорее всего, ругательство, если судить по интонации, с которой он нечленораздельно выплевывает звуки.
Мы, не сговариваясь, поднимаем взгляд на крышку люка. Старая дверца холодильника и пустые пластиковые бутылки служат нам единственной защитой. Хруст пластика, дверца проседает под тяжестью, и по узкому лазу осыпаются мелкие камушки и песок.
«Как же громко», — пульсирует в голове.
Он точно услышит, поймет, что под ногами пустота.
Мотаю головой, стряхивая мусор, что сыплется на лицо: песок прилипает к влажной от волнения коже, а частицы покрупнее скатываются за шиворот.
Шаги замолкают — и я перестаю дышать.
До чего же страшно!
Я зажмуриваю глаза и считаю: один, два, три, четыре, пять — очередной шаг.
Сердце заходится еще быстрее. Грохот стеклянных бутылок. Тот, кто сейчас над нами, расшвыривает мусор, ищет. Что он ищет?! О нашем с сестрой убежище знаем только мы. А рассмотреть под грудой старого мусора крохотную, больше похожую на колодец, землянку невозможно.
Шесть.
Семь.
Восемь — стараюсь отвлечься от звуков.
Девять.
— М-м-м, — испуганно мычу, когда что-то с уханьем падает на железную дверцу, скатывается и продолжает громыхать по неровному асфальту.
Сестра встряхивает меня и плотнее ладонью зажимает рот.
Десять.
Одиннадцать, — продолжаю счет, а в глазах скапливаются слезы отчаяния.
Неужели все? Сейчас оборвутся наши жизни?
— Иду! — мужской крик леденящим страхом пронзает вдоль позвоночника.
Хруст, грохот и торопливые шаги становятся все тише. Маша разжимает пальцы, разрешая сделать полноценный вдох:
— Сегодня повезло.
Я согласно киваю.
— Охотник. Живодеры всегда роем перемещаются, и точно бы нас нашли. У тебя сердце колотилось так, что любой оглохнет.
— В следующий раз прячься одна, — произношу без обиды и обвинений.
— Сонь, ты дура, скажи честно?
— Но без меня твои шансы выжить увеличиваются в несколько раз. Сегодня охотник, а завтра они.
— Точно дура, — шепчет, включая фонарик. — До рассвета четыре часа, спи, — свет гаснет, и я заворачиваюсь в старое ватное одеяло, прижимаясь плечом к земляной стене. Спать в положении сидя я научилась не сразу, только спустя пару недель. Отключалась от усталости и просыпалась от того, что тело полностью немело. Приходилось вставать, топтаться в крохотном прямоугольном пространстве, где ширину можно измерить, если упереть локти, а длину — тремя широкими шагами. Наше убежище — могила при жизни.
***
— Подъем, — Маша трясет меня за плечо. — Просыпайся, скоро рассвет.
— Я слышу. Слышу, — скидываю одеяло и медленно поднимаюсь на ноги. — О, боже, — кровь поступает к онемевшим конечностям, и хочется выть от боли. — Ай, — делаю крохотный шажок. — Ой, мамочки, — хватаюсь за земляные стены в поисках опоры.
