– Нравится? – тетя Венера показывает на кукольный домик, совсем как настоящий, только маленький-маленький, – нравится?
Ника отрицательно качает головой, по лицу слезы. Нет, домик ей, конечно, нравится, еще как нравится. Сама долго ходила вокруг да около домика, вокруг да около магазина, как тетя Венера пойдет за покупками, так и Ника с ней, и все смотрит на домик, и поговаривает, вон какой, как настоящий, а у меня три куклы, а домика у них нету… И тетя Венера крыльями захлопает, ну Никуш, ну пойдем, поздно уже, сейчас мультики будем смотреть… На что Нике эти мультики, они же не настоящие, а домик вот он, его руками потрогать можно.
А теперь… домик вот он, конечно, и руками его потрогать можно, только на что он Нике теперь…
А тетя Венера уже с другими тетями хлопочет, чтобы домик упаковали, а где ценник от него, а ценника нету, счас, счас, будет, Лина, ты товар выставляла, я тебе счас ноги повырываю, в уши вставлю…
А у Ники слезы по лицу градом.
– Ну пошли, Никуш, поздно уже, – говорит тетя Венера, – мороженного хочешь?
Это тетя Венера говорит, когда мимо киоска с мороженым прошли, когда проходят, Ника всегда тетю Венеру за рукав дергает, хочу-хочу-хочу, а тетя Венера только руками разводит, горлышко заболит, что я папе скажу…
– …мороженого хочешь?
– Не-а.
Вот так говорит Ника. И слезы градом.
В таксюшку сели, поехали, водила одной рукой баранку крутит, второй сдачу считает, третьей курит, четвертой по телефону говорит.
– Ну, присаживайся, присаживайся, сейчас поедем, улетишь, – говорит тетя Венера, – ну-ка, хватит сырость разводить! Ты чего, а? ты чего?
Ника говорит, слова Нику не слушаются, путаются, спотыкаются одно за другое.
– А… ма-ма… сов-сем… уш-ла?
Тетя Венера кивает.
– Совсем, Никуш. Совсем.
Лучше бы не говорила. Снова слезы текут. Ника их назад загоняет, они градом льются.
– О-на ме-ня не… лю-бит…
– Ну что ты, Никуш, такое говоришь, любит тебя мама, еще как любит.
– Уш-ла… зна-чит я… пло-ха-я…
Это так мама говорила, когда Ника напортачит что-нибудь, ну там стекло раскокает или обои разрисует, вот мама и говорит, ох, Ника, плохая ты, вот уйду я от тебя…
Мама говорит…
Говорила…
– Что ты, Никушенька, говоришь, ты у нас самая-самая лучшая.
– А… ма-ма тог-да… по-че-му… уш… ла?
– Ну… как тебе объяснить, Никуша… Ну давай попробую тебе объяснить, только ты не плачь, ладно?
– А-га…
Ника слезы обратно загоняет, тпру, стоять, кто вас пустил…
– Ну вот видишь… мама с папой решили, что они больше вместе не живут.
– Почему-у?
– Ну… ну они так решили, понимаешь? Ну… ну потому, что они так решили. И мама ушла…
Снова слезы.
– Она тебя любит, ну очень-очень любит. Она тебя даже с собой взять хотела. Очень хотела. А папа не пустил.
– А по-че…
– Ну, Никуш, у тебя тут школа, у тебя тут секции, а школу надо кончить, куда без этого…
Ника хочет сказать, что не надо ей никакой школы, и секций никаких не надо, только слова ее не слушаются, и слезы не слушаются, градом текут.
– Ну как без школы, Никуш, нельзя без школы, – говорит тетя Венера.
– По-че-му… нельзя?
– Ну… вырастешь, поймешь. Трудно тебе объяснить. Потом поймешь. И почему папа с мамой расстались, и почему школу надо кончить…
Слезы градом. Тетя Венера обнимает Нику, вытирает Нику платочком, приговаривает, ну не плачь, не плачь…
И не хочется плакать. А плачется.
– Ты когда вырастешь, вы с мамой обязательно будете дружить, – говорит тетя Венера, – правда?
– Правда…
– Ну все, все, успокойся… пойдем, нам выходить… тортик купим, чай с тортиком пить будем…
Ника кивает. Через силу. Не хочет Ника чай с тортиком. Ничего не хочет. И почему так бывает, по жизни просишь, просишь что-нибудь, а тебе не дают, а дадут только когда беда какая случится, ну там ногу сломаешь или вот как сейчас… мама ушла. А теперь на что тебе все это, были мечты, рассеялись как дым…
Ника выходит из таксюшки, смотрит в серое небо, затянутое тучами. Папа говорил, что мама там, там…
Ника выходит на балкон высотки, перебирается через перила.
Прыгает.
Вся жизнь проносится перед глазами.
Вот, например. Не далее, как вчера. Ника стоит на крыше сарая, прыгает, отчаянно машет руками.
Учится летать.
Беспомощно взмахивает, раз, другой, третий, падает вниз, в траву.
Не получилось.
Пробует еще раз, забирается на гараж, машет руками, порх-порх-порх – взлетает, держится в воздухе.
Еще в детстве пробовала, пока никто не видит, махала руками, прыгала, с кровати, со стола, со шкафа, или на улице бежит-бежит, подпрыгнет, полетит.
Папа сердился, когда Ника так делала, хмурился, гляди, улетишь, не воротишься. А маме нравилось.
А вот сейчас, получится или нет…
Ветер свистит в ушах.
Город несется навстречу.
Ника кричит, зовет маму, будто мама ее услышит, ах да, не услышит, она же ушла…
И у самой-самой земли Ника взмывает в небо. Держится на весу, машет руками. Летит.
Получилось.
Так Ника когда-нибудь и к маме полетит, чего там ждать, пока Ника вырастет, Ника сейчас с мамой дружить хочет.
Случайный прохожий смотрит в упор на Нику, делает вид, что ничего не видит. Люди, они всегда такие, если видят что-то, чего быть не может, делают вид, что ничего не происходит. Поднимает воротник, идет дальше.
И Ника летит дальше. Назад, на балкон. Не забыть бы еще, с какого балкона сиганула.
– Мама! Мама!
Ника видит маму, мама не видит Нику. Или делает вид, что не видит. Взгляд у нее, как у того прохожего на улице, который летящую Нику увидел. Смотрит, как будто Ники здесь нет.
Ника бежит к маме, вот она, мама, за невысокой оградой, за красными флажками, там еще палки какие-то понатыканы, ну да какая разница. Ника к маме бежит.
И дядьки за Никой бегут. Большие дядьки, незнакомые, в форме, как это у них форма называется, цветохаке, или как там. Это они бегут, чтобы Нику к маме не пустить. Злые дядьки. Нехорошие. Это их папа, наверное, подговорил, чтобы к маме не пустили, папа тоже нехороший, не хочет, чтобы Ника с мамой виделась.
