1852 год
Афина вышла на балкон спальни и остановилась, очарованная восхитительным пейзажем, который открылся перед ней. Природа Греции казалась божественно прекрасной, но ничто не могло быть красивее, чем лазурная гладь Коринфского залива.
Лучи заходящего солнца золотили берег. Вдали он был пурпурным, а затем – там, где море сливалось с небом, туманно-серым.
Позади дворца солнце отбрасывало фантастические тени на горы, на фоне которых летний дворец принца на Парнасе светился, подобно жемчужине.
Все казалось девушке окутанным завесой тайны. Впрочем, еще в Англии она не сомневалась, что Греция окажется прекраснее, чем представлялась ей в самых смелых мечтах.
Всю свою жизнь она грезила о том дне, когда ступит на землю Древней Эллады.
Ее бабушка, вдовствующая маркиза, еще в детстве рассказывала ей легенды о греческих богах и богинях, о козлоногом Пане, который резвится в тени оливковых рощ, о Зевсе, величественно восседающем на Олимпе.
В то время, когда другие дети читали сказки о Золушке, о Гансе и Гретель, Афина восхищалась мифами о богине, имя которой носила.
Однако в Англии никто не называл ее Афиной. Для родных она была Мэри Эммелин, для остальных – леди Мэри Эммелин Афина Уэйд, дочь четвертого маркиза Уэйдбриджского, а стало быть, весьма заметная в высшем свете особа.
Солнце опустилось еще ниже. Теперь все море засверкало мерцающими золотыми искрами. Под прозрачным небом это сверкание казалось почти ослепительным.
Девушке вспомнились слова бабушки: «Греки никогда не устают описывать обожаемый ими свет, будь то блеск влажных камней или песка, омываемого морем, или рыбы, переливающиеся живым серебром, когда их вынимают из сетей. Да и их храмы возносятся к небу подобно столпам ослепительного света».
«И я чувствую то же самое», – подумала Афина, вспомнив сегодняшнее раннее утро, когда, любуясь «розовоперстым рассветом», она представляла себе прекрасного Аполлона, который скользил по небу в своей колеснице, рассылая вокруг потоки света, изгоняя силы тьмы.
Аполлона она привыкла воспринимать как реальное существо. Бабушка говорила ей, что он – это не только солнечный свет, но и луна, и планеты, и Млечный Путь, и предрассветные звезды.
– Он искорка на морских волнах, – часто говорила внучке вдовствующая маркиза, – сияние человеческих глаз, огоньки, видимые далеко в полях даже в самые темные ночи.
Афине вспомнились строчки Гомера: «небо расчисти и дай нам увидеть его своими глазами». Она перечитала все стихи поэтов Древней Греции, которые смогла найти и которые славили свет. Нередко машинально Афина произносила про себя строки из оды Пиндара:
«Все мы тени, но когда Боги даруют свет, этот божественный свет падает на людей».
«Упадет ли когда-нибудь божественный свет на меня? – думала девушка. – А если упадет, что я тогда почувствую?»
Заходящее солнце уносило с собой молитву, которая рвалась из ее сердца. Но Афина знала, что внизу ждали, когда она спустится к ужину.
Она закрыла балкон и вышла на площадку лестницы.
Ее взгляду предстал изящный изгиб перил, мозаика, украшавшая белые стены, и снова золотистый свет омыл девушку своим потоком, струясь сквозь высокие окна, из которых можно было видеть прекрасные цветы в саду.
На мгновение она замерла на месте, восхищенная красотой внутреннего убранства дворца, и тут услышала мужские голоса. Говорили по-гречески:
– Так вы хотите сказать, что у вас нет никаких известий о его высочестве?
Афина узнала низкий, властный и грубоватый голос гофмейстера принца, полковника Стефанатиса.
– Да, сударь, – ответил чей-то юный голос. – Я побывал повсюду, где вы мне велели, но нигде не обнаружил следов его высочества.
Короткую паузу вновь нарушил полковник Стефанатис.
– Вы заглядывали на виллу мадам Елены?
– Да, ваше превосходительство. Она уехала неделю назад, и слуги не имеют ни малейшего представления куда.
Снова наступило молчание, полное – как показалось Афине – некоего скрытого значения. Затем, как будто говоря с самим собой, Стефанатис произнес:
– Это невероятно, просто невероятно! – А потом резко добавил: – Отправляйтесь отдыхать, капитан! Завтра утром продолжите поиски!
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
Девушка услышала, как юный капитан лихо щелкнул каблуками и удалился. Его шаги по мраморному полу звонко раздавались в тишине. Сделав над собой усилие, она стала медленно спускаться, стараясь, чтобы ее беззаботный вид не возбудил подозрений у придворных.
Если полковник Стефанатис считал, что произошло нечто невероятное, то Афина тем более была совершенно ошеломлена. Она прибыла в Грецию из Англии, потому что бабушка уговорила ее выйти замуж за принца Иоргоса Парнасского.
Два последних года вдовствующая маркиза неустанно вела переговоры об этом браке. Хотя Ксения Парнасская приходилась лишь дальней родственницей принцу, семейные связи и кровь предков, которая кипела в ее жилах, не давали ей покоя.
Ее необыкновенная красота покорила английское высшее общество, когда третий маркиз Уэйдбриджский вернулся из Греции и привез не только роскошную коллекцию античных ваз и скульптур, но и жену.
Греки были чрезвычайно расточительны в отношении своих сокровищ, как поняла девушка, посетив Афины, и не особенно интересовались тем, что именовали «руинами».
Начиная с тех времен, когда лорд Элджин совершил акт «вандализма», как назвал это Джордж Байрон, – перевез на Британские острова мраморные колонны и изваяния акрополя, десятки английских аристократов, увлекавшихся античным искусством, устремились на землю Древней Эллады в поисках реликвий далекого прошлого.
Равнодушен тот глаз, который не затуманит
слеза
При виде того, как стены ветшают твои
и разрушаются храмы!
Гневно восклицал прославленный британский поэт, но голос его в Англии не был услышан.
Вскоре все загородные дома Англии и музеи по всей Европе были переполнены похищенными и вывезенными из Греции шедеврами античного искусства.
Став маркизой Уэйдбриджской, Ксения Парнасская больше ни разу не бывала у себя на родине.
У них с супругом родились шестеро очаровательных детей, которые, однако, не отличались классической красотой.
Только увидев свою внучку, маркиза поняла, что это дитя – воплощение всех ее грез. Младенец отличался божественной красотой, а для Ксении знаменитая греческая богиня значила куда больше, чем все православные святые.
– Я настаиваю, чтобы девочку назвали Афиной, – решительно заявила она.
Семья запротестовала: Уэйды не отличались особой фантазией и считали, что первое имя по традиции должно быть Мэри, а второе – Эммелин в честь знаменитой родственницы, чьи портреты украшали стены родового замка Уэйдбридж.
