Я работаю в газете "Деловой Петербург", мне очень нравится, три – четыре часа в день, для пьяницы это удобно, мучиться недолго.
Каждое утро я должен стоять у магазина "Буквоед" на площади Восстания, приезжает автомобиль "рено логан" с буквами на дверях "ДП", водитель отдает мне мешок с газетами, забирает остатки вчерашней доставки и уезжает. И я иду на маршрут.
Улицы Восстания, Жуковского, Басков переулок и Греческий проспект. Многоэтажные инсталляции из железа, бетона и фиолетовых зеркал. Меня ждут, мне рады, я говорю всем, здравствуйте.
Офисы, офисы, офисы, девочки и мальчики носятся по коридорам, компьютеры дымятся, принтеры жужжат, осень – пик деловой активности.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
– Деловой…
– Спасибо!
– До свидания.
– Всего вам наилучшего.
"Норвежский парк", "Яхтенный клуб", "Скандинавская школа", ИП Петр Гарин и сыновья. Карта России утыкана красными флажками – сферы влияния, диаграммы, прайсы. Не успеваю выйти за дверь, мою газету уже листают.
Одиннадцать часов. С улицы Марата сворачиваю в Кузнечный переулок. Магазин-кафе, в углу пара круглых высоких столов, как раньше в пирожковых. Бутылочка портера, пью ее сидя на подоконнике, смотрю в окно на Лиговский проспект. Осталось пара адресов, еще полчаса и я свободен.
Потом надо "отзвониться" у меня начальник пожилая женщина Раиса Канительевна или Фестивальевна, забыл, видел ее только раз, когда подписывал договор.
– Маршрут четыре пять семнадцать…
– Все нормально?
– Ага.
Два раза в месяц приезжаю в контору за зарплатой, очередь всегда в одной и тоже последовательности, будто кто-то издевается. Я всегда за бабушкой в шерстяном берете, бабушка за алкашом в кожаном пиджаке, потом молодой даун слюна до пупа, всегда что-то рассказывает, хихикает, очередь слушает. Я делаю громче музыку в наушниках, я всегда в наушниках, когда в толпе. Ненавижу слушать чужие разговоры, это невыносимо слушать чужие разговоры.
Одиннадцать тысяч в месяц. Идеально. Больше и не надо. Все равно работаю, что бы бухать, ладно, теперь я не закусываю мясом и пью другие напитки, но зато в двенадцать утра я свободен.
…Еду домой. Электричка медленно покидает город, проезжаем желтые дома Лиговки, Обводный канал, заводы, заборы, трубы из красного кирпича, за станцией Обухово поезд набирает скорость, за окном поля до самого горизонта, лес. Сорок минут и я дома.
Нашу улицу пересекает речка, почти ручей, огибает яблоневый сад и двухэтажный дом старый и деревянный, коммунальный, на четыре квартиры. Мост через речку пешеходный, машины здесь не ездят, за мостом обычная сельская улица домов на пять справа и слева, и, улица проваливается в поле, превращается в тропинку, петляющую до самого леса. К дому ведет дорожка, посыпанная желтым гравием, во дворе сортир, сарай и пустая собачья будка.
У меня есть друг, по имени Кира. Со второго этажа ей прекрасно видно, как я иду по тропинке, она выбегает меня встречать всегда босиком, и с включенным планшетом.
– Я счастлива.
– Привет.
– Я счастлива, слышишь?
– Слышу.
– Я помирилась с Вадиком.
"В Контактике" у нее статус: "я давно люблю одново чиловека только ни скажу каво", или "Любовь это когда ты ему нужна постоянно а не временно" или "Самое приятное когда счастья не ждешь, а оно раз и случается" и так далее. Семейное положение всегда замужем, фамилия каждый месяц разная.
Топот босых пяток по деревянным ступенькам, кричит уже сверху:
– Пойдешь в пятерочку?
– Вечером.
– Позвонишь?
– Ага…
Я живу на первом этаже, приехал сюда в январе. С Кирой познакомился в первый же день, я отдирал доски от оконных рам, все окна и двери настежь, что бы проветрить квартиру. Затопил печку, мне привезли дров целую машину, вывалили во дворе, надо было перетащить их в сарай. Вымел колобки пыли из-под кровати, шкафа, серванта, выволок пакеты с мусором на улицу…
– Здравствуйте!
Голос откуда-то сверху, темно на лестнице, бум-бум, сначала появились ноги в черных колготках, джинсовая мини, обувь отсутствовала, в овальных дырах на колготках отсвечивали голые ляжки.
– Здравствуйте, – говорю.
– Вы здесь жить будете?
– Посмотрим…
В девяносто пятом умерла бабушка, сразу после похорон мы с матерью заколотили досками окна и дверь, и я на двадцать лет забыл сюда дорогу. За это время умерли все старухи на первом и втором этажах, огороды заросли дикой малиной, но не только умирали в этом доме, вот родилась Кира.
Кире девятнадцать, круглое, красивое лицо, большой живот вываливающийся из штанов, лягушачья жопа и плечи как у штангиста. Я никогда не видел рядом с ней подружек или друга, друга, которому посвящены все эти замечательные статусы, но она часто пропадала где-то два-три дня, а то и неделю. Приходил один раз какой-то узбек, спросил то ли Киру, то ли Иру, вертлявый цыган пару раз здоровался со мной на лестнице.
Мы часто с ней гуляли от "Пятерочки" и до водопадов с мешком джин-тоников, как старые приятели. Если кто-то звонил ей, она отвечала – я с другом. В толпе она бы меня не заметила, просто так сложилось – живем в одном доме, далеко ходить не надо. Я тогда еще работал в городе на Парнасе, приличная зарплата и должность. Одна беда – ездить далеко, и в мае месяце я уволился.
Лето было жаркое и душное, думал, кончится июльский зной и надо будет что-нибудь искать, пару месяцев можно было отдохнуть…
Это был, пожалуй, самый жаркий день, Кира сидела во дворе на скамеечке, красила ногти на ногах, я сначала решил, что она голая. Я еще не видел ее голой.
– Ты куда? Я с тобой.
Не, показалось, это платье такое, все нормально. Мое пиво только в ларьке у станции, пошагали окольной дорогой, мне всегда стремно с ней идти по проспекту. Тихая деревенская улица вдоль болота, камыши с человеческий рост, заросли осоки. В луже на дороге бесновались только что вылупившиеся из икры головастики. Они медленно варились, солнце палило прямой наводкой, к вечеру от лужи останется одна грязь в трещинах. Кира бросилась ладошками вычерпывать мечущихся головастов, переливать их в болотную воду, я слышал, как квакали лягушки в камышах, они говорили ей спасибо.
У Киры руки, щеки, шея черные от грязи, я сказал:
– Пошли к речке.
На берегу на вытоптанной полянке бухали несколько мужиков, дым из мангала, запах жаренного мяса. Мужики обернулись:
– О, привет! Иди сюда!
Мельком разглядел одного – по пояс голый, весь в наколках, даже на лбу какие-то буквы. Кира махнула мне рукой:
– Догоню!
И я пошел дальше один. Где-то за речкой смеялись собаки, гавкали люди, сигналили машины, громкоговоритель на станции просил седьмого пройти на второй путь, свистнула, отчаливая от платформы электричка…
Купил у станции пива себе и "Манхеттен". Во дворе ее мама развешивала на веревке постельное белье, я поздоровался, сел на скамейку. Что-то спросила, я ответил, поговорили. Я вынес из дома кружку, налил ей.
