Никогда со мной не случалось ничего плохого.
Я никогда не ломала ни руки, ни ноги, ни пальцы, не калечилась, не оставалась на второй год, не переживала развод родителей, не голодала; мне не вырезали аппендикс, не заставляли переезжать, не разлучали с друзьями и не ломали в драке нос.
Тринадцать лет со мной не случалось ничего такого, и вдруг моя мама умерла.
Умерла.
Я сижу на стуле и жду.
Пару минут назад папа позвал меня, я зашла в палату и увидела маму на больничной койке, а за ней огромное окно. Она подозвала меня жестом. Из носа у нее тянулись какие-то трубки. Мама попросила медсестру вынуть их и медленно заговорила со мной, потом поцеловала, и мне велели выйти, чтобы она отдохнула.
Я села на этот самый стул в приемном покое, а немного погодя из палаты вышел папа. Он протянул мне руку, медленно покачал головой и произнес слова, которые с тех пор так и звучат у меня в голове: «Мама умерла». Все вдруг стало как в тумане, время потекло как-то странно. Я попросила папу дать мне взглянуть на маму, хотела увидеть, что она умерла. Убедиться, что она не дышит.
Он не пустил.
Бабушка с дедушкой уехали что-то устраивать, я не поняла что. Я же осталась сидеть где сидела. Чтобы хоть чем-то себя занять, стала рассматривать приемный покой: вот стол, в воде плавает желтый цветок, медсестра на картинке просит тишины, на стене часы, у стены кофейный автомат и кулер с горячей и холодной водой. И я, как еще один предмет мебели, жду, пока папа даст мне взглянуть на маму. Я мебель в джинсах и желтой футболке, которая не знает, что делать, когда говорят такое.
Приехал дядя Хуан, обнял меня и зашел в палату. Торопливо вышел.
Я раз сто налила себе воды из кулера, захотелось в туалет, но я терпела. Туалет тут, совсем рядом, но вдруг я уйду, а что-нибудь случится? Вдруг они выйдут из палаты и хватятся меня? Может, если я буду сидеть тихо, они скажут: «Мы пошутили. Мама сейчас выйдет, и поедем домой»? Я надела наушники, заиграла музыка, голова запела, нога задергалась в такт, мне почему-то стало совестно, и я выключила плеер.
Врачи один за другим сновали из коридора в палату. Прошло еще какое-то время, я не знаю сколько; вышел папа с обезумевшим лицом.
– Прости, дочка, мама умерла.
Я кивнула.
Он посмотрел на меня невидящим взглядом и вернулся в палату, а я осталась ждать в приемном покое. Посмотрела в окно, выпила воды, посидела в телефоне. Ничего. Не вытерпела и пошла в туалет. Писала долго. В туалете задумалась: за что папа попросил прощения?
Я села на прежнее место. Мужчина в синем медицинском халате постучал в дверь палаты. Ему открыли, он зашел.
Вдруг, как в замедленной съемке, до меня дошло. В голове зазвучал голос: умерла. Умерла.
У М Е Р Л А.
В коридор вышли папа и Хуан.
– С кем осталась мама?
– Ни с кем, доченька. Меня попросили выйти. Врачи должны подготовить ее, а мы пока сходим в кабинет внизу, нужно кое-что сделать.
– К чему подготовить? Что с ней будет? Я не хочу, чтобы ее трогали!
– Успокойся, Фьоре. Езжай-ка домой. Хуан, отвезешь ее?
– Нет! Пусть Хуан останется с тобой. Я поеду на такси. Хочу побыть одна. Поймаю машину прямо здесь и выйду у дома.
– Нет, поедешь с дядей.
– Не надо, пап! Пусть Хуан останется, только на такси меня посадит.
– Не спорь! Поедешь с дядей, я сказал.
Вышли на улицу. Хуан открыл мне дверь машины, сел за руль и молча поехал.
В пути я стала вспоминать все, что случилось, с самого начала, чтобы ничего не упустить. Маме стало плохо в понедельник. Ее отвезли в больницу, и она больше не вернулась домой.
Все. Короткая история.
Заново.
Маме стало плохо в понедельник рано утром. Мы еще спали, когда пришла бабушка Нильда, она осталась с нами. Вечером я попросила папу отвезти меня к маме, он сказал, мы пока не можем ее проведать, потому что она в отделении интенсивной терапии. Поехали на другой день утром. Мама была спокойная и грустная. Ее подключили к тысяче каких-то проводков и аппаратов.
Я села рядом с ней. Мама медленно выпрямилась и сказала:
– Позаботься о Мэгги. Знаю, она еще маленькая и порой несносная, но вы есть друг у друга.
– Мам, не говори так! Ты заболела всего два дня назад, ты поправишься. Позвони дедушке, у него наверняка есть друзья врачи.
– Фьоре, мне введут анестезию и посмотрят, можно ли меня вылечить, но врачи не знают, проснусь я после укола или нет. Доченька, я никогда и ни за что не перестану тебя любить, что бы ни случилось.
Мама притянула меня к себе, она была горячая. Мы немного полежали в обнимку.
– Позови Мэгги и папу.
Мэгги взобралась на кровать и улеглась на маму, осыпая ее поцелуями. Мама говорила с ней, но сестра, кажется, не поверила ей, потому что не заплакала, а потом бабушка увезла ее домой.
Я осталась в приемном покое.
Немного погодя медсестра пригласила меня войти и поцеловать маму.
Два дня мама спала, а мы ждали. Уезжали домой и возвращались в больницу. Утром в четверг папа вышел из палаты и сказал, что мама умерла. Вот так все и было.
– Приехали, Фьоре. Я возвращаюсь в больницу. До встречи. Держись.
Я осталась стоять перед дверью в подъезд.
Я поднялась на свой этаж и зашла домой, бабушка вопросительно посмотрела на меня.
– Чего? – спросила я.
– Ну что?
– Папа не сказал? Не сказал?!
Бабушка разрыдалась и ушла, а Мэгги обхватила меня за ноги:
– Где мама?
И мне пришлось сказать ей, произнести те же слова, какие я услышала от папы:
– Мама умерла.
– Когда она разумрет? – не поняла Маргарита.
– Никогда.
– Никогда?
– Никогда, малышка, никогда. Мама больше не вернется.
– Почему-у-у-у-у-у?! Хочу к маме! – завыла Мэгги.
– Тихо! Она УМЕРЛА! ПОНИМАЕШЬ? УМЕРЛА!
– Фьорелла Амато! – прогремела бабушка, подхватила Мэгги на руки и прижала к себе.
Я бросилась в свою комнату и посильнее хлопнула дверью, не помогло – все равно слышно, как Мэгги ревет.
Я позвонила Каролине, моей тете. Занято. Писать ничего не стала. Да и что тут напишешь?
Меня разбудила бабушка Нильда, я так и не вспомнила, что мне снилось.
– Одевайся, все собираются.
– Кто – все?
– Поминки справим дома. Твоя мама не хотела обращаться в похоронное бюро. И от гроба отказалась. И от похорон. Ее кремируют.
В голове зазвучал мамин голос: «Когда меня достанут из холодильника, пусть сразу сунут в печь. Не надо церемоний». Слушать ее было тревожно, и я представляла себе пиццу из супермаркета и смеялась, а теперь оказалось, ничего смешного.
