Часть 1. Из света в тень перелетая
Смех и слезы эстетически суть обман, надувательство. Выражение прекрасного не должно переходить границы улыбки или грусти. А еще лучше – не доходить до этих границ.
Х. Ортега- И —Гассет
Начинался новый день. Янтарный отблеск солнечного света заиграл на горизонте. Вчерашний дождь оставил после себя слякоть, промозглую сырость и грусть. Гриша стоял с утреней чашкой чая возле открытого окна и смотрел на просыпающийся проспект. Одна за другой в столь ранний час уже двигались машины. Еще один скучный день. Ничего не меняется. Только годы становятся короче.
Он закрыл окно и подошел к кухонному столу, на котором стояли тосты. Инга, лукавая красотка с тонкими чертами лица и юркими глазами сидела за столом, держа на руках мурлыку-кота.
– Мне крайне надоела эта фирма, с которой я сейчас работаю. – решился нарушить молчание. – Отчитаюсь завтра-послезавтра боссу, и возьму два дня отпуска. Какой толк возится? Не к чему придраться. Все в документах вылизано, как у кота под хвостом. Фундаментальное занудство системы и полная под неё подстройка заискивающих субъектов. Как всегда, музыка из этого бедлама выручает. А у тебя какие планы?
– Зачем ты спрашиваешь? Тебе же все равно. Я уже несколько раз говорила, что в мои планы входит ребенка родить. Но у тебя вечно отмашки.
– Давай не сегодня. Поговорим на эту тему в другой раз. Мне еще готовится к выступлению. И у меня новый проект созревает. Я задумал новую мелодию, уверен, что тебе понравиться, когда закончу.
Инга встала и положила кота ему на колени.
– Когда закончишь этот проект, появиться новый, а я устала. Однажды придешь домой, а меня здесь нет. И будешь просить у этого мурлыки сделать тебе кофе с коньяком.
– Нет, не надо крамолу устраивать. У нас обязательно будет ребенок. Только позже. Давай обсудим в другой день. Я спешу. У меня трудный и долгий день намечается. Правда.
Но Инга слушать не захотела.
Григорий заканчивал в этот день финансовую проверку частного магазина эксклюзивной одежды. Его утомляла монотонность бумажной волокиты. Но заработок ему нравился. Что дальше, какой рост у аудитора? Ему хотелось большего. Он знал, жизнь может дать гораздо больше, чем есть на данный момент. Больше знаний, приключений. Больше дней для создания музыки и выступлений в составе своей группы. Он любил жизнь. Слишком сильно, чтобы делиться ею с кем-то другим. Ничего не оставалось, как признать это. Инга любила его – это он знал. Но жить с ним, человеком полным причуд и азарта, милого, поначалу, сумасбродства, было ни просто тяжело, а на самом деле каторжно. И в этом Гриша также не сомневался.
Он доел свой тост, собрал портфель и вышел, с напускной небрежностью крикнув.
– Я люблю тебя! Вечером позвоню.
Хотя знал, что не позвонит.
Пересмотрев еще раз все мелочи в своем аудиторском отчете, поставил печать и с облегчением вздохнул. Окончен рабочий день. Можно ехать завтра к шефу. Роман Юрьевич, директор аудиторской фирмы, по-отечески тепло относился к Грише и думал передать свой пост однажды ему. Но вслух не говорил. Вдруг заартачится парень. А в последнее время, общаясь с ним ближе, начинал понимать, как безразлична карьера для того, кто ночи напролет пишет музыку.
– Роман Юрьевич! Добрый день, я победил в этой схватке с отчетами! В следующий раз подберите мне что-нибудь поинтереснее. Если можно. Меня так эти две недели в женском монастыре утомили, честное слово. Одни платья и колготки. И это весь товар. Вокруг одни женщины со своими мыльницами. Вечно нос пудрят. Однако нос тупые мозги не скроет. Вот мне с Иной повезло: и при параде всегда и ум на месте.
– Да, хорошо справился, вижу. Только где ты всю ночь шлялся, по лицу вижу, в баре где-то сидел.
– Не надо, Роман Юрьевич. Я давно не жених вашей Виоле. И у меня своя жизнь.
– Которую ты спускаешь в унитаз. Остепенись. Не мальчик уже. 31 скоро. Музыка мне твоя нравится. Но она тебя в гроб загонит. У тебя никакого отдыха…
– Да. Мне надо развеяться.
– Хорошо, как скажешь. Найду тебе замену. Сотрудников хватает. Если понадобиться, сам тряхну стариной. Возьмусь за дело. Ты только вот что, – лицо сорокалетнего упитанного мужчины озарилось доброй детской улыбкой, – сыграй с Марком на вечеринке что-нибудь из новинок. И моим гостям будет интересно. И группе твоей показать, думаю, есть что. Ты же у нас мастер на все руки.
Рома закурил сигару. Тесное помещение наполнилось привычным едким запахом. Сквозь жалюзи на окне проливались нежные полоски осеннего солнца. Природные явления всегда говорят людям правду. Это Григорий знал из собственных глубоких наблюдений. И сегодня эти полосы ясного света говорили ему о быстро проходящих мгновениях. Которые ни вернуть, ни исправить.
Рома, как он мог с глазу на глаз называть своего работодателя уже добрых лет 5, все эти мгновения отдавал вопросам практичности и респектабельности. Что для него музыка? Только набор нот, веселящих зал.
Гриша пересел на диван, закинув ноги на кожаный стул. Он принял позу расслабления, деля вид, что слушает планы начальника, рождающиеся в его голове в тригонометрической прогрессии, а внутри закипело остервенение. Здесь все мои чаяния рискуют разбиться вничто. Как же я буду душу открывать для глухих и безмолвных? Никогда зрячий не поймет слепого. Но это условие, которое ставит начальник.
– Мы с Марком обязательно сыграем, Роман Юрьевич.
Старый отцовский гараж отлично подходил для репетиций. Никто не мешал. Не жаловались соседи. Октавы дружно соседствовали со своим изобретателем и гуру – семиструнной гитарой «Девой». Это её имя. Самая верная и близкая подруга, знающая его пять пальцев, как свои струны. Акустика у «Девы» была великолепной. И она занимала прочное место в сердце Гриши. Прочное, но второе. Первое принадлежало все же жене. Однако жена прощать умела. А вот гитара – нет. Свою шестиструнку Марк здесь не оставлял. Приносил только на репетиции. Что же за Донжуан без гитары? Струны его ветреной полудетской натуры играли зачастую надрывно и звонко. А иногда с пронизывающей до глубины бархатистой задушевностью.
Они договорились встретиться здесь и обсудить детали предстоящего выступления на вечере аудиторской компании «Кратос». Другим поводом встретиться, была новая мелодия. Она напоминала Грише об уже уходившей юности. Образ выстроившихся аккордов в его воображении был похож на полет птицы, легкий и безудержный. Невольно на ум приходили слова – «птицей к свету улечу. Крыльями туман развею»… ноты на бумаге, к сожалению, были еще «сырыми», нуждались в доработке. Он с нетерпением ждал Марка. Тот, как всегда, опаздывал.
