Ольга Бенуа - Ниоткуда с любовью. Стихи из карантина

Семь нитей в ладонях разгаданы мной,

Семь жизней подарено мудрой судьбой.

Семь раз воскрешения песню спою.

Семь раз я возвышусь. Семь раз полюблю.

Лизнет мои руки забвенья прибой,

Все смоет. Мне явится тихий Восьмой,

Поманит улыбкой неведомый странник

Туда, где дарован мне вечный покой.

Я знаю, что буквы в стихах будто пляшут

Так резво и глупо, что валятся в кучу.

Слова, словно люди – уходят, приходят,

Нарежут следы на помятой бумаге души.

Я узнаю, что значит быть кем-то,

Кто много следов за собой оставляет.

Ты вспомнишь о том, что была я красивой

И доброй, но вовсе теперь не такая.

Два круглые блюдца: луна или солнце?

Неважно. Но все же одно золотое,

Другое так бледно… Наверно, подделка.

А ночь – лишь отсутствие дня, дьявол – Бога.

Не верю, не верю ни в вечность, ни в смертность!

Все будет как надо, но лучше б с улыбкой!

Да я ж не умею – рассыплюсь я смехом,

И вспомню, что смех, словно иней застывший.

Как мне рассказать тебе, милый невежа,

О том, что внутри у меня и снаружи?

Снаружи старею, хотя молодая.

Внутри? Я не знаю – темно там и сыро.

Отдай меня Богу, пусть он разберется

С моим заржавевшим и злым механизмом.

Что сможет – починит, а если не сможет,

То, значит, другой сотворил меня Мастер.

Добавить ли что-то в мои словопляски?

Закончилось время, а время что слово:

захочет – излечит, но все-таки злое,

отпляшет свое. И исчезнет.

Очень хочется, чтобы все лошади

Были белыми, ну или черными.

Чтобы были они настоящими,

И ни капли в них не было выдумки.

Чтобы ели зеленые яблоки,

Осторожными теплыми мордами

Утыкались в ладони и фыркали.

И со мною умчались куда-нибудь.

И еще я хочу одиночества,

Но такого, чтоб было как облако,

Невесомое и необъятное.

А за облаком пусть будет солнечно.

И, конечно, немного бы красного —

Это значит, вина или памяти,

Или красных сандалий на бежевом,

Или вишен – но спелых и с сахаром.

Чтоб ко мне приходили истории,

Разувались под дверью и шепотом

Мне придумывали обстоятельства,

При которых они совершаются.

А еще – не любви, но предчувствия,

Ожидания и непонятности,

И чужого на пальцах дыхания,

Незнакомого, но уже близкого.

И еще бы дожить до субботы.

Или, если смогу, то до лета.

Только, кажется, это не сбудется.

И мне кажется, я умираю…

Молчу словами. Пытливо гляжу на Восток.

Запираю тоску в подвалах надбровных дуг.

Надо мною, как нимб, некий абстрактный бог

Под названием память. Простой, но неверный друг.

У меня два лица. Так удобнее лгать богам.

Девять истин. И каждая мне к лицу.

Расчленяя ночь по ямбам, как по слогам,

Я гляжу в темноту и как будто чего-то жду.

На Востоке полночь крадется рядами крыш,

Слышно – кто-то родился ногами в ад,

Дикий гений. А может, простой малыш.

Осчастливленный так, что, конечно, и сам не рад.

Тишина. Кто-то спит и видит во сне меня.

Может, спит и видит меня забыть.

Лунный всадник взнуздал своего коня —

Целый месяц будут плакать, гулять и пить.

Растворяю объятия. Чертит круги ладонь.

Извивается память, придавленная к земле.

Я плюю в темноту. Или, может, роняю стон.

Он падет, тяжелый, как поступь убийц во сне.

На Востоке полночь обиженно льнет к окну,

Растворяет створки, с размаху влетает в дом.

Мы встречались с нею когда-то лицом к лицу.

А сегодня ты с нею столкнешься надменным лбом.

Я черчу круги, полоумная от тоски.

Вышиваю вечность. Стежок за стежком – завет.

На Востоке спит, на груди две скрестив руки,

Кто-то странно важный. Кто был. Но кого уж нет.

Деревья склоняются ниже, ниже…

В безлиственных ветках застыло небо.

За старою рамой гораздо тише,

Чем в доме, где царствует запах хлеба.

Окно, как преграда меж миром белым

И миром с желтым слепящим светом.

В мире белом живет воспаленное небо,

А в желтом – стихи и песни поэта.

Поэт жаждет неба, о нем лишь пишет,

Живя в своем тихом, застывшем доме.

И кроме неба, и света кроме

Почти ничего в этом мире не слышит.

Когда хлопнет в затылке немая дотоле дверь

пробкой отзвеневшего в ушах шампанского,

я пойму, что ты теперь – одинокий зверь,

а я – Горькая луна Романа Поланского.

Аскорбиновым кругом замкнется слух.

Одиночество слизнет губы.

Ты – за тем порогом, который Кнут Гамсун