26 августа 17 621 г. от Начала Времён (2985 г. от основания Ромы), 12 ч. 26 мин.
Можно было не прислушиваться к тому, как шелестит мелкий гравий, которым играет волна ленивого прибоя… Можно было не слышать щебета двух девиц, которые справа – всего в паре аршин – раскинули под солнцем свои загорелые тела, как будто трудно было найти место побезлюдней. Частный пляж: двадцать пять гривен за вход, бутылка пива с доставкой – полторы, только пальцами щёлкни… Зато тихо. Если не считать шелеста гравия и щебета девиц, которые явно неспроста пристроились рядышком, хотя за такую цену могли бы поиметь пару сотен собственных квадратных аршин тишины и покоя. Но, кроме шелеста и щебета, есть ещё много такого, чего так не хочется замечать, о чём надо забыть, к чему нельзя возвращаться. Иногда начинают истошно вопить чайки, присевшие на волнолом, косящий под натуральный базальтовый риф, но на это и вовсе можно не обращать внимания – в этих воплях смысла даже несколько меньше, чем в щебете скучающих милашек и тем более в шуме волн. Волна ленивая, а девицы скучающие – в этом-то вся и разница… Сейчас главное – постараться расслабиться, ни о чём не думать, при этом не позволив себе заснуть. Сон – не отдых, душа во сне бодрствует и творит такое, чего наяву никогда бы себе не позволила. Здесь мир – там война, здесь ещё можно вообразить себе какое-то подобие покоя – там смятение, здесь всё давно прошло – там каждый раз начинается заново и никак не может завершиться. Пусть уж лучше щебечут, шелестят и вопят, но только не требуют к себе внимания. Ну, лежит человек, поджаривает на густом природном ультрафиолете свои бицепсы, которые никак не размякнут после трёхлетней расслабухи. Просто лежит – и всё! Ещё бы внутренний голос заткнулся навсегда, и было бы совсем хорошо – как раз на двадцать пять гривен за солнечное бельмо на небе от рассвета до заката и две бутылочки холодненького…
– …а с вами, поручик, разговор будет особый. – Полковник Дина Кедрач смотрела на него то ли с суровой жалостью, то ли с жалостливой суровостью. – И если бы не ваши прошлые заслуги, разговора не было бы вообще.
– Я разжалован?
– Это – как минимум. – Теперь она отвернулась и уже уходила в сторону высокой серой скалы, одиноко торчащей из густой зелёнки. Если смотреть со спины, то и не подумаешь, что Их Превосходительству уже под пятьдесят. Словно девочка скачет. Её загорелые ноги, обутые в армейские ботинки, сначала лишь по щиколотку погружались в непроходимые джунгли, но на сотом шагу листва уже сомкнулась над её головой.
Значит – как минимум… А как максимум, значит, к стенке? Только стенку ещё найти надо. Но если она ушла, не договорив, значит, ещё есть возможность что-то сделать, как-то оправдаться. Да, оправдаться можно перед кем угодно, только не перед самим собой. И перед теми, кого уже нет, тоже поздно оправдываться. Оставалось одно: уже в который раз вернуться туда, где на берегу, словно раненый кит, лежит развороченный ракетами десантный бот, а вокруг него разбросано полторы дюжины неподвижных тел – полувзвод спецназа Соборной Гардарики, ряженый в эверийскую форму из соображений секретности. Их как будто ждали, как будто заранее пристреляли место десантирования. Его самого спасло только то, что, вопреки инструкции, он первым покинул бот и побежал вперёд, чтобы осмотреться. В этот момент ракетный залп распахал полосу прибоя. Собственно, его вина состояла лишь в том, что он остался жив, а оправдаться был только один способ: пустить себе пулю в лоб и упасть между двумя половинками унтер-офицера Мельника, которого разорвало пополам.
Потом оказалось, что всё было известно заранее, что их всех просто подставили – положили на алтарь международной стабильности и стратегических интересов Великой Родины. Погибнуть не было подвигом, а выжить – означало совершить преступление, за которое как минимум можно лишиться погон.
– Поручик Соболь! – Полковник снова была здесь, как будто никуда и не уходила. – С вас подписка о неразглашении и можете катиться на все четыре с почестями и выходным пособием.
Это была неслыханная щедрость – свобода в обмен на молчание. Неплохо. Только на хрена, спрашивается, нужна после всего этого и свобода, и сама Великая Родина вместе со всеми её интересами… Пожизненное содержание 12 000 гривен в год, и гуляй, Вася. Занимайся чистым искусством ничегонеделанья. Пей нектар жизни, пока не сдохнешь. А как, спрашивается, катиться на все четыре одновременно, тем более что четыре – это далеко не всё… Даже триста шестьдесят – не всё богатство выбора. Вот за одну только мысль о том, чтобы когда-нибудь покинуть пределы ласковой отчизны, можно легко получить в утренний кофий щепоть чего-нибудь такого, от чего сердечный приступ или заворот кишок. Славно – если совсем прижмёт, незачем руки на себя накладывать – знающие люди позаботятся, учтут прошлые заслуги перед отечеством.
– Поручик Соболь. – Полковник стояла перед ним чуть ли не навытяжку, и на глаза её наворачивалась тягучая нитроглицериновая слеза. – Если захотите вернуться в строй, напишите рапорт на моё имя. Я постараюсь…
– А вот это вряд ли.
Умение молчать – учебная дисциплина № 3 после боевой подготовки и Устава Спецкорпуса. Ороговелости на кулаках никогда не рассосутся, и застарелая мозоль на указательном пальце правой руки останется навсегда. Разница между Превосходительством и Высокопревосходительством определяется количеством орлов на погонах и их размерами, что никак не противоречит принципам Соборности. Язык сразу же присыхает к нёбу, как только заходит речь о чём-нибудь из списка на шесть листов – подписка о неразглашении. А насчёт вернуться – это действительно вряд ли. Лучше уж здесь всю жизнь пролежать – по двадцать пять за сутки, не считая трёхразового питания, от которого хоть и с трудом, но отбиться можно, чтоб его…
Вокруг шелестели джунгли и щебетали попугаи, в общество которых затесалось несколько придурковатых чаек. Нужно было идти вперёд, с целью реализации какого-то национального интереса верховного командования. С каждым шагом листва над головой становилась всё гуще, а почва под ногами – всё ненадёжней и податливей. Но это ещё не сон… Сон начнётся после того, как ноги провалятся в густую чёрную жижу, а воистину спящим можно считать себя, лишь когда болотная вонь станет на уровне глаз и будет всё равно – дышать или смотреть. Интересно, каково здесь было бы идти строевым? Ать-два! Соловей, соловей, пташечка! Эх!
