Холоднокровные.
В Осинники иногда не так просто попасть, как кажется. В субботу ходит один автобус, рано утром. И потом, в середине дня, второй. Это ПАЗики, я очень не люблю так ездить. Там вечно давка, а если свободно, то стоишь в салоне, как памятник и все утюжат тебя взглядами, неприлично любопытными и многоречивыми. В сентябре меня должны были принять в Союз Писателей Кузбасса, я нарядилась, пряча под сарафаном живот, который не особенно хотелось показывать. Но все равно на седьмом месяце не спрятаться, бесполезно стараться…
Я вызвала такси и вышла из квартиры. Приехал мужчина средних лет, кавказец. Я села впереди и пристегнулась.
Мы тихо поехали, ремень мешал мне, придавливал немного.
Кругом, вдоль дороги кружились тихо падающие листья. Блаженно было и тепло, а градус красоты просто зашкаливал. Особенно если взглянуть в сторону Мысковской ГРЭС за которой над прозрачным горизонтом виднелись белые вершины гор Кузнецкого Алатау.
Вдруг откуда – то буквально вынырнул совершенно пьяный всклокоченный гражданин. Он просто будто бы висел где- то над дорогой и ждал наше такси, чтобы спикировать вниз. Но то, что я увидела в ту минуту, была его уперевшаяся в лобовое стекло окровавленная морда, оставляющая после себя багровый след.
Водитель резко остановился и схватился за голову
– О, Господи! О, Господи! Ой, что такое, откуда он вышел, ой, Господи!
– Справа откуда – то, – ответила я, отстегивая ремень.
Я вышла из машины.
Совершенно пьяный гражданин лежал на обочине дороги, лицо его было разбито в хлам, впереди не хватало двух зубов. Одна рука его судорожно схватилась за измусоленную олимпийку, а другая безжизненно откинулась на асфальт.
Водитель прыгал, опрядая бороду, звонил в таксопарк и подвывал.
Я села на колени рядом с нашим незадачливым пострадавшим, пощупала пульс, побила его по щекам и, схватив за воротничок, сильно встряхнула. Он замычал.
– Скорую, живой. Но пьяный, как последняя сволочь… – сказала я, несколько раз нажав ему на грудную клетку.
– Скорую… да, сейчас, сейчас, но я не виноват, это не я… – заикался таксист.
– Я скажу, что это не вы, – сказала я и перевернула пьяного на бок, чтобы он не захлебнулся, в случае чего.
– Господи, как меня накажут… Меня так накажут… стекло – то…
Я поняла, что водитель в шоке и вызвала,,скорую,, с нашего посёлка.
Пьяный лежал без движения, но по его пузырящейся кровью ноздре можно было понять, что он дышит и не особенно собирается помирать.
Я похлопала его по щеке, привстав на колено. Мне мешал живот.
Он с матерками открыл заплывшие глаза.
– Вставай, дяденька, « скорая» едет.
– Что! – крикнул он и, привстав, схватился за голову. – Вы кто, вы чего? У меня сорок рублей только осталось! Только сорок! Вашу маму восемь раз!
– Ты зачем же, стерва, ходишь по дороге в таком состоянии? – спросила я, поднимаясь и отряхивая колготки от обочинной пыли, пока водитель трясущимися руками набирал и не мог набрать диспетчера.
Пьяный встал, постоял, расставив ноги, просящиеся в шпагат, отплевался и с хрипом пошел на холм, взбираясь по скользкому склону, засыпанному листвой, намереваясь убежать туда, где розовели трехэтажные дома Девятого квартала.
– Куда! Куда ты, друг! – крикнул ему вслед таксист.– Он убегает! Гляди, оклемался и побежал!
Вам же лучше. – сказала я, – меньше проблем, а он себе уже нагрёб. Вдруг, он в шоке, бежит и умрет где – то там, во дворах…
«Скорая» приехала и из неё вышла корпулентная дама с чемоданчиком и в синей форме.
– Где раненый? – спросила она без удивления.
– Убежал.
– Что там у него было- то?
– Высшая степень опьянения жизнью.– ответила я.
– Они это могут, малохольные… за гаражами вон у нас бухали вчера… Всю ночь какого – то там поминали, слышали? Который во время очистки штыба был затянут между отклоняющимися.
– Эка его!
– А вот ещё случай был… дней десять назад… так там учудил один… в забое полевого штрека оступился и упал на вращающийся бур колонкового сверла…
– Хватит. – сказала я вздохнув.– Я видите, в положении, всё- таки… и мне сегодня вступать в Союз Писателей Кузбасса…
Фельдшерица приоткрыла густо накрашенный рот и закивала, как сытая лошадь.
– Ааа… я поняла… так это вы… А вы напишите, напишите про это всё… Вот я была свидетель, как у нас тут один грозовец при разбучивании углеспускного отделения бремсберга был…
– Слышала… – поморщилась и перебила я фельдшерицу, вспоминая недавнюю историю, рассказанную мне мужем.
– А вам помощь не нужна? – спросила она, наконец, указывая мне на живот.
– Пока нет. Дайте мне спиртовую салфетку вытереть кровь.
Фельдшерица завозилась в чемоданчике, достала мне салфетку, я вытерла руки и кусок курточки.
– Знаете, бегают тут всякие дурачки, кому жизнь не мила, а мне, между прочим, через сорок минут стихи читать в библиотеке.
– А… так вы эта… нашего ГРОЗовца жена? Ну того, что в тулупе ходит, батюшка… – сказала фельдшерица и улыбнулась.
– Да, я. Матушка.
– Тогда я не удивляюсь. Вы там в вашей Москве все холоднокровные. Вам надо в ВГСЧа идти работать, мертвецов от породы отдирать.
– Это верно. Но что – то я не очень хочу. У меня же сейчас репродуктивные задачи, а не спасательные. Дайте мне ещё одну салфетку, пожалуйста.
Таксист ехал в Осинники очень нервно, но довёз меня на литературный вечер.
– Не тряситесь вы так, живой же…
– Да что там!!! Стекло, сука, мне расхерачил, чтоб его.
– Да… – подумала я, глядя в окошко, – и кто здесь,, холоднокровный,,?