Война прокатилась по этой земле и ушла на запад. Остался полуразрушенный город, разбитые дороги, сожженные деревни. Почти нетронутым остался только лес, нашпигованный минами, забитый поломанной военной техникой. Жизнь его была непонятна и страшна, как и силуэты людей, появляющихся на опушке перед заходом солнца и исчезающих с рассветом…
День уходил. Еще один многотрудный военный день осени сорок четвертого года. На запад шли войска, ползли машины и танки. На запад, на запад, на запад.
Девушка-регулировщица взмахнула флажком, пропуская юркий штабной «додж» с офицерами в запыленных гимнастерках.
Один из офицеров улыбнулся и подмигнул регулировщице.
День уходил. Крестьяне, закончив работу на полях, прикрыв глаза от солнца ладонью, смотрели на бесконечный поток солдат и машин.
Широколобый «додж» свернул с основной дороги и по пыльному проселку помчался в сторону деревни, приткнувшейся у леса.
Машина въехала в деревню, и шофер резко затормозил: улицу переходили гуси.
– Ты аккуратнее, Ковалев, – недовольно сказал капитан в шерстяной прожженной пилотке, сидевший впереди.
Машина медленно подкатила к покосившейся хате, на которой висел выгоревший на солнце красный флаг. С крыльца сошел человек в застиранной до белизны гимнастерке, в старой пограничной фуражке. Был он туго перепоясан ремнем и совсем бы смог сойти за кадрового сержанта, если бы не костыли и грубо выточенный протез вместо левой ноги.
– Председатель сельсовета? – спросил вылезший из машины капитан.
– Он самый, Андрей Волощук. – Председатель бросил ладонь к козырьку.
– Кадровый?
– Был старшиной заставы, потом партизанил, а теперь вроде в обоз списали.
– Ничего, старшина. – Капитан улыбнулся. – Здесь тоже служба не сахар.
Водитель вылез, достал ведро, опустил его в колодец, начал заливать в радиатор воду.
– Ты бы, Ковалев, сначала нас напоил. – Спрыгнул на землю один из солдат.
– Успеешь. Машина больше тебя хочет.
Подошли двое крестьян, протянули кринки с молоком.
– Понимают солдата, – усмехнулся Волощук. – Сами служили, еще в старой армии.
– Как мне быстрее доехать до Гродно? – спросил капитан.
– Зачем же вы с дороги свернули?
– По карте через лес вдвое короче.
– Не всегда короче дорога, которая короче.
– Не понял?
– Лес, он и есть лес. Там всякого хватает.
– Банды?
Волощук посмотрел на темнеющий в сумерках лес.
– Всякое там. Одним словом, гиблый лес.
– Пугаешь. Дело у нас неотложное, потом мы фронтовики, четыре автомата не шутка.
– Смотрите.
– Прощай, старшина.
«Додж» запылил по дороге, скрылся за поворотом, и гул мотора затих в лесу.
Над селом опустилась ночь. Повисла похожая на фонарь луна. Никого. Только, прячась в тени плетней, проковыляла по улицам странная в размытом лунном свете фигура человека.
Волощука разбудил выстрел, и он, еще не проснувшись и не понимая, сон это или явь, расслабленно-бессмысленно лежал, прислушиваясь, в душной темноте хаты.
Звук автоматной очереди вернул его к реальности, и он вскочил, выдернул из-под подушки наган, по звуку стараясь определить, где все-таки стреляют.
Снова прогрохотал автомат, потом еще и еще, и Волощук, натягивая брюки и ища костыли, насчитал пять длинных очередей.
Неумело прыгая на костылях в темной хате, он добрался до сеней и откинул тяжелую щеколду.
Над деревней висела луна, в мертвенно-желтом свете дома и лес за ними казались расплывчато-зыбкими, нереальными.
Опять хлопнул одинокий выстрел, и где-то совсем рядом взревел автомобильный мотор. Волощук, подпрыгивая на костылях, еле успел добраться до забора, как на дорогу выскочил тупорылый «додж» с погашенными фарами. В движении его таилось столько непонятной опасности, что Волощук, упав у плетня, вскинул наган и трижды выстрелил по машине.
Трах!
Трах!
Трах!
Выстрелил и перекатился к колодцу.
Из машины зло и хлестко ответили автоматы, трассирующие пули, обрубая листву, впились в бревна избы. Со звоном посыпалось стекло, рухнул срезанный, словно пилой, стояк навеса. Волощук, встав на колени, пополз за полуразвалившийся колодезный сруб, вел револьверным стволом, пытаясь хоть раз выстрелить прицельно. Но машина уже промчалась мимо его дома. Тяжело урча, она уходила в конец села, к лесной дороге. Волощук сунул руку в карман, где насыпью лежали патроны к нагану. И тут вновь вдалеке ударил автомат, и ему сразу же ответили длинно и зло очереди.
Волощук перезарядил наган, прислушался. Стрельба прекратилась. Только слышен был удаляющийся шум автомобильного мотора.
Обдирая колени, нащупал руками костыли и пополз к дому. Затем встал и, переваливаясь, заковылял к калитке.
Все так же висела луна над селом, и дома в наступившей тишине казались пустыми и безлюдными.
С трудом передвигаясь на костылях, Волощук вышел на дорогу и застыл на ней, не зная, что делать, куда идти. Луна разломала его тень, и она уродливо и длинно легла на серебристый песок улицы.
Тихо. Непонятная тишина таила опасность.
Внезапно он услышал топот. По дороге кто-то бежал, тяжело стуча коваными сапогами. Уходить было поздно, и Волощук, удобнее уперев костыли в землю, поднял наган.
Темная фигура была уже различима на дороге.
– Стой!
– Председатель! Волощук! – донеслось из темноты. – Не стреляй. Слышь? Я это, Гончак.
– А, участковый. – Председатель обвис на костылях.
Участковый подбежал, поправляя на плече ремень автомата. Остановился рядом, пытаясь заглянуть в лицо.
– Что это, председатель?
– Я тебя хочу спросить, сержант.
– Машина-то «додж», военная машина. Наша.
– Ваша, значит, – сплюнул Волощук. – Тогда ты бы и спросил их.
– Ты чего говоришь? Чего говоришь… Ты же председатель сельсовета… Партизан… Ранению принявший.
– А что я говорить должен? Прыгать на одной ноге? Радоваться? А?
– Откуда они выехали? – Участковый полез в карман. – Табак забыл. У тебя нема?
– Залезь в карман. Вроде они от Капелюхов выехали.
Участковый скрутил цигарку, достал кресало и трут, зло звякнул по камню. Вспыхнули в темноте синеватые искры, оранжево затлел трут. Участковый прикурил, затянулся жадно несколько раз, обкусил конец самокрутки, протянул Волощуку.
– Ну какие наши действия, председатель?
– К Капелюхам пойдем.
– Оно, конечно, так, идти надо. Никак без этого нельзя, – с тоской сказал участковый и снял с плеча автомат.
И они пошли. Двое. Только двое в этой недоброй ночи.
У забора дома Капелюха они остановились.
– Эй! – крикнул участковый, и голос его прозвучал в тишине неожиданно гулко. – Эй, хозяин! Капелюх, слышишь меня?
В темноте что-то заскрипело протяжно и тоскливо. Участковый вскинул автомат. Волощук повел стволом нагана.
– Это дверь в хате скрипит, – сказал председатель шепотом. – Я был у Капелюха, так она прямо воет, проклятая.
