Сквозь узкие щели в старенькой оконной раме доносились с улицы протяжные завывания порывистого ветра. Постоялец одиночной камеры прислушивался к странным звукам, стараясь уловить человеческие голоса. Их не было. Он смотрел на кованую решётку в маленьком окне, понимая всю нелепость теперешнего положения. Сырые стены одиночной камеры давили на пленника суровым молчанием, и затхлый запах тюремной параши раздражал и без того оголённые нервы. Тонкая ткань рабочего костюма, в которую его переодели, прежде чем оставить в СУСе[1] на полгода, не грела. Белого колотила неприятная дрожь от холода и одним спасением от него были отжимания от пола, либо же приседания, от которых мышцы от непривычных нагрузок наливались свинцом. Меряя шагами камеру, узник старался, чтобы подошва кирзовых ботинок не разбудила спящих в коридоре вертухаев. Осторожно, словно дикий камышовый кот, крадущийся по зимнему лесу за своей добычей, Белый ходил от окна к двери и обратно. Усаживаясь на узкие «лыжи» шконки, чтобы перевести дыхание, Белый искоса глядел на окно. Потирая правой рукой затёкшую шею, сплюнул на пол и достал из тайника смятую пачку сигарет «Прима».
«Ну, суки, даже ватник не пропустили», – думал он, вспоминая наглую рожу «хозяина» колонии Лаптева, когда тот лично пришёл упаковать Белого. Сам проверял вещи и не брезговал копошиться в карманах и прощупывать каждый шов старенького, застиранного костюма. Даже самые клятые вертухаи, и те не всегда проводили так тщательно обыск. Им «в западло» было рыться в вещах, и гонять бельевых вшей. Бывали случаи, когда после таких обысков менты приносили вшей домой, награждая жену и детей неприятным сюрпризом. Лаптев наоборот получал удовольствие от этой работы, и пыхтел как пролетарский паровоз времён семнадцатого года. Толстая, мясистая шея Лаптева была красной, и длинные руки, казались нелепой добавкой к плотному маленькому телу. С лицом, как у бульдога, такими же налитыми кровью глазами, впивавшимися намертво в жертву, и вечно плюющий слюнями во время разговора Лаптев был типичный представитель новой власти, для которых смешать человека с лагерной пылью было в порядке вещей. Замысел хозяина колонии был прост, он хотел, чтобы на заключённого повеяло сталинской, леденящей душу жестокостью, от которой человека легко и просто можно поломать, как спичку, заставить харкать кровью, ползать на коленях и лизать подошвы ботинок, уничтожить как личность, и с особым цинизмом и наслаждением топтать, и упиваться лёгкой победой. Весь офицерский состав колонии наблюдал за Лаптевым, выстроившись в ровную шеренгу. Три прапорщика, с дубинками в руках, прохаживались по маленькому дворику СУСа, равнодушно взирая на очередную блажь «хозяина». Когда тот закончил и вытер грязным носовым платком шею, офицеры вытянулись «по струнке» как по команде, внимательно наблюдая за тем, что же будет дальше.
Заключённый стоял в гордом одиночестве возле металлической двери в СУС. Казалось, что он совсем не отягощён предстоящим наказанием. Упираясь плечом в дверь, Белый смотрел на караваны серых туч, плывущих по небу. В его голубых глазах не было даже намёка на страх. Поведение заключённого вывело из себя Лаптева, он вырвал из рук прапорщика резиновую дубинку и нанёс Белому резкий удар в живот, от которого Белый едва не рухнул на землю.
– Не хорошо так, гражданин начальник, исподтишка бить заключённого, – почти шёпотом сказал Белый, согнувшись от боли в три погибели.
– Ты что, мразь воровская, учить меня вздумал?
Лаптев занёс дубинку над головой Белого. Ещё несколько секунд, и он бы проломил голову осуждённому. Спас ситуацию прапорщик Мамонов, он успел перехватить руку Лаптева, и тем самым сохранил жизнь Белому.
– Успокойтесь товарищ полковник. Возьмите себя в руки.
Голос Мамонова строгий и в тоже время раскатистый, как удар грома, отрезвил Лаптева. Тот посмотрел на своего подчинённого мутными, бульдожьими глазами и опустил дубинку.
– Забери, – после секундной паузы сказал Лаптев и ткнул дубинку в руки Мамонову. Собравшись с духом, Лаптев приблизился к Белому и взял его за горло.
– Ты знаешь, Белый, по какой причине оказался на полгода в СУСе?
Белый кивнул и сжал кулаки. В гнетущей тишине послышался едва заметный хруст костяшек пальцев. Ещё бы чуть – чуть и он бы обрушил кулаки на голову Лаптева, однако сдержался и не выказывал накатившей волны гнева.
– У нас здесь нет воров, и не будет, во всяком случае до тех пор, пока я начальник этого учреждения. Уяснил? Если ты не будешь нарушать режим содержания и не станешь добавлять мне хлопот, вполне возможно, что я через полгодика выпущу тебя в лагерь. Срок твой всего три года, и мне не составит труда, держать вплоть до звонка тебя здесь. Прокурор с лёгкостью подпишет бумаги, и ты останешься сидеть под замком. Это для тебя хороший вариант, поверь мне на слово.
– Плохой какой? – спросил Белый, улыбаясь краешками губ так, чтобы не заметил Лаптев.
– Плохой, плохой, – усмехнулся Лаптев, и показал рукой на северо – восток. – Знаешь, что там находится? Далеко, правда, но это не беда. Там отменное место для неисправимых супчиков, которым кажется, что их нельзя раздавить. Ваше воровское племя для страны всего лишь маленький прыщик, нарыв. И стоит надавить на него как следует, он тут же лопнет и гной вытечет наружу.
– «Чёрный дельфин»[2], если я правильно понял?
– Конечно, – с нескрываемой радостью в голосе выпалил Лаптев и потёр мясистые, пухлые руки. – Открою тебе не большой секрет, у меня есть указание из Москвы по поводу тебя. Рассказать какое? Не догадываешься?
– Не – а, откуда мне знать?
Белый пожал в недоумении плечами и задержал дыхание. Он уже понимал, к чему клонит этот жирный боров.
– В стране идёт жёсткая борьба с преступностью, и таким как ты не место в нашем обществе. Мне дали указание, в случае если осуждённый не завязывает с преступным прошлым, выписывать ему бесплатную путёвку в «Чёрный дельфин». В знак, так сказать, особого расположения органов МВД, и прочих государственных структур России. А ты, как всем давно известно, не тот человек, который станет на путь исправления, так что готовься. Я лично отвезу тебя туда, и с превеликим удовольствием отдам на растерзание. Рассказывать не нужно, что из себя представляет «Чёрный дельфин»? Думай Белый сам, хотя это пустой номер. Лично я не верю таким как ты, и сам бы лично ставил к стенке и расстреливал. Помнишь из истории, как после войны расправлялись с криминалом? Не церемонились. А сейчас… И то вам и это, и всё равно продолжаете грабить народ. Тьфу, сволота.
Лаптев плюнул на землю и тщательно растёр плевок туфлями.
– В камеру его! И глаз не спускать, – рявкнул он, развернулся и отправился восвояси. За ним, словно стадо овец, потянулись вереницей офицеры, некоторые бросали жалостливые взгляды в сторону приговорённого начальником колонии осуждённого.
