Часть первая – Оля
Мой самолет разбился в 7.30 утра.
Сильнее страха было удивление.
Неужели этот ужас происходит со мной.
Этого просто не может быть.
Еще молодая, любимая, карьеру сделала, мужчины вслед оборачиваются, подруги говорят – везучая.
Мне и по правде всегда везло.
До сегодняшнего дня.
Не хочу вспоминать про то, что началось в салоне после того, как люди поняли, что – все.
Самолет полный.
Группа детей с воспитателями – английские школьники – возвращаются домой после месяца, проведенного в Москве и Питере – месяца изучения языка и архитектуры. Молодожены – сидят на ряд впереди.
Старик – строгий и нахмуренный – с самого момента посадки.
Стюардессы – красивые, вышколенные.
И еще много других, к которым и присмотреться-то не успела.
Как вдруг, все разломилось на несколько кусков – и нет ничего.
Про это вспоминать не хочу.
Я о другом сейчас.
О другом.
Глеб встречает меня в лондонском аэропорту.
Вот он – наконец-то я его вижу вблизи.
Толпа обезумевших людей, (видимо, уже объявили про катастрофу) и он среди них.
Седая голова, синие глаза.
Улыбка знакомая, но сейчас – как будто приклееная.
Не поймет, в чем дело.
Не верит, что все кончилось, так и не начавшись.
Милый…
Милый мой…
Я прозрачна и невидима, а потому безбоязненно прохожу сквозь сгустки человеческой боли и оказываюсь рядом с ним.
Моя ладонь невесома, но я касаюсь его щеки.
Касаюсь…
Господи, ведь мы целый год мечтали об этом.
Коснуться…
Да не год – какое там. Целую жизнь мечтали – и вот…
Глеб беспомощно озирается по сторонам.
В толпе кто-то падает.
Крики, крики, крики…
– Милый, – шепчу я, – мне не больно, мне совсем не больно… Ну что поделаешь – не сложилось у нас. Деток жалко – погляди на их семьи – вот горе то. А я – что ж, прости – не долетела я до тебя…
Год писем, и все закончилось здесь.
А сейчас я читаю его мысли. Они мечутся, как звери в клетке.
И последняя: «Не сложилось…»
Я чувствую тупую боль в его груди и накрываю ее своей ладонью.
Боль тут же утихает.
И хорошо.
Не надо, чтобы боль.
Не надо, чтобы смерть.
Живи – и за меня и за себя – и за нас.
Ведь есть же бог на свете…
Часть вторая – Глеб
Вот уже десять дней, как ее нет…
Десять дней, десять лет, десять жизней…
Неужели – уже десять? Моей Оли…
Мы знакомы год… Были знакомы… были…
Это принято называть виртуальной любовью. Может, так оно и есть, но тогда, что такое любовь – вообще… Никакая невиртуальная, а просто – любовь, обычная, когда двое… Я не знал. А потом мы встретились.
Так оно и было – встретились. Наши письма, наши мысли, наши души… И даже наши тела…
Тысячи, тысячи писем с одного континента на другой – как дышать, есть, пить, как – жить…
Да, мы научились и этому тоже.
Говорить друг другу «доброе утро» и «спокойной ночи», смотреть в глаза и улыбаться, сердиться и умирать от нежности друг к другу, ссориться и мириться, все, как в обычной жизни, как у всех…
Но, как у всех, так и не стало.
Ее самолет – упал.
Мы сумели, смогли дотронуться душами, но не руками, не губами, не глазами – не сложилось…
Сказать по правде, я почти ничего не помню. Просто в какой-то момент – ватная тишина, и вокруг – изменившийся мир, в котором все стало – до, а что – после…
Да, семья, конечно… У меня Вера с Катюхой, у нее, у Оли тоже – муж, дети…
Ее, наверное, уже похоронили – я не знаю… Помню только имя в списке на стене… там было много других имен, вроде что-то такое про детей, люди, люди, слезы… Я почему-то хотел позвонить ей домой, но не смог вспомнить телефон, а когда вспомнил, было уже не нужно, уже поздно… Уже поздно…
Наверное и для них так лучше… Ведь никто ничего не знал – о нас. Никто и ничего… А как я мог поехать на похороны? Невозможно похоронить – себя. Она же – во мне, живая… Ее глаза, улыбка, манера говорить и морщить нос… Ее смех… А что еще-то с высоты десять километров…
…Я вернулся на третий день, как и собирался. Обнял Веру. Невозможно смотреть в глаза… Душ…
– Нет, спасибо, не хочу. В самолете кормили, лучше посплю пойду… устал что-то, болтало…
Ближе к вечеру встал разбитый, все время Олино лицо перед глазами, копна ее каштановых волос. Она говорила, что у нее очень редкий цвет от природы – тициановский. Гордилась… Я потом специально нашел в сети его картины, действительно – похоже…
Наконец, мельком посмотрел на жену, осунулась, лицо бледное, мешки под глазами… Какая-то вся поникшая. Неужели, из-за… Нет, не может быть, никто же не знал, никто…
За ужином она сказала, что у нее рак. Анализы, подозрения, биопсия – подтвердилось… Два дня назад пришел ответ… Не говорила, ну, не хотела раньше времени, думала – обойдется… У нее с детства так – начинает о чем-то говорить вслух, и это превращается в реальность. Потому и молчала… Надеялась. Говорят, нужно срочно химиотерапию. «Лысая останусь – разлюбишь…»
Беспомощность и боль в глазах – прямо как у ребенка. «Папа, сделай что-нибудь, ну, пожалуйста»… Неужели и правда – есть бог на свете, а? Хочу, чтобы был. Пусть хотя бы он знает – за что. Потому, что иначе выходит, что – просто так… Вот, просто так – Оля, ее семья… Вера, я, Катюха… И все остальные фамилии из того списка на стене… И дети – тоже. И их дети… И…
…Верина голова на моей руке. Дышит вроде ровно, может, спит. Я только что сделал все, чтоб она уснула и спала как можно дольше. Все, что мог… Не могу больше следить за лицом, за движениями, за Верой… Необходимо побыть самим собой – хоть на минуту, расслабить нервы, расслабить мышцы, расслабить сердце. Почему его всегда рисуют в середине груди, если болит все время – слева. И если не сердце, то – что? Душа? Что же, может быть. Наверное…
Осторожно вытаскиваю правую руку, встаю, только бы не разбудить… Иду в кухню, ищу Верины сигареты. Сам давно бросил, лет десять уже, а она до сих пор. Сколько ругался с ней из-за этого… Теперь уж точно бросит…
