Оригинальное название: What the Wind Knows
Text Copyright © 2019 by Amy Harmon
This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com,
in collaboration with Synopsis Literary Agency.
Cover design by Faceout Studio, Lindy Martin (7БЦ)
Фото использовано с разрешения Stocksy, автор изображения PAFF:
https://www.stocksy.com/607189/beautiful-girl-sitting-alone-on-jetty (КБС)
ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2020
Ноябрь 1976 г.
– ДЕДУШКА, РАССКАЖИ о своей маме.
Он молчал достаточно долго – молчал и гладил меня по темечку. Я даже подумала, он не расслышал.
– Моя мама была очень красивая. Волосы темные, глаза зеленые – совсем как у тебя.
– Ты по ней тоскуешь?
Две слезинки скатились, смочив дедушкину рубашку, – я ощутила сырость щекой. Сама я невыносимо тосковала по маме.
– Уже нет, – признался дедушка.
– Как же так?
Я вдруг рассердилась. Обязан человек тосковать по родной матери, обязан – и точка! Не тоскует – значит, предает.
– А это потому, что мама всегда со мной, Энни, – объяснил дедушка.
Я заплакала.
– Тише, тише, девочка. Не надо плакать. Когда плачешь, ушки хуже слышат.
– А что им слушать? – Я всхлипнула, забыв, что сержусь.
– Песню ветра, Энни.
Я затаила дыхание. Я даже голову наклонила. Дедушка слышит – значит, и мне нужно.
– И где она, эта песня? Где?
– Не ерепенься. Может, ветер специально для тебя поет.
Ветер выл, а не пел, – выл и бился в окно спальни.
– Сам ветер слышу, – признала я. Подумала: «Хорошо засыпать под этакий вой». Добавила: – Только он не поет. Это больше похоже на крик.
– Ветер внимание твое хочет привлечь. Наверно, сейчас что-то важное сообщит.
– Поэтому плакать нельзя, да?
– Да. Когда я был твоих лет, Энни, я тоже часто плакал. Но один человек сказал: не плачь, всё будет хорошо. Ветер наверняка знает.
– О чем знает ветер?
Напевно и мягко – словно волна морская накатила и отступила – дедушка начал декламировать:
– В ветрах укрощённых, в смирённых волнах / Всё память жива о Его чудесах… – и остановился внезапно, словно забыл, как там дальше.
Я тотчас воспользовалась заминкой.
– О каких чудесах, дедушка?
– О тех, что случились на этой земле. Ветру и волнам всё давно известно.
– Что им известно?
– Абсолютно всё, Энни. Ветер, который сейчас бьется в окно, – тот же самый, что дул в самом начале времен. И дождь тоже. Потому что всё повторяется. Время движется по кругу; представь огромный круг – и поймешь. Ветер и волны первыми появились на земле. И камни, и звезды вместе с ними. Только камни говорить не умеют, а звезды слишком далеки.
– Может, им с высоты нас вообще не видно, а, дедушка?
– Пожалуй, ты права. Зато ветер и вода знают все земные тайны. Что говорилось на земле, что делалось – всему они свидетели. Ты, главное, слушай внимательно – тогда они тебе все истории поведают, все песни споют. У каждого своя история, Энни. А раз по земле миллионы миллионов людей прошли, так, значит, и людских историй столько же. Без счету, словом.
– Получается, они – ветер с волнами – и мою историю знают? – прошептала я, потрясенная догадкой.
– Конечно, – выдохнул дедушка и улыбнулся моей запрокинутой мордашке.
– И твою?!
– А как же. Истории-то наши с тобой связаны, родная. Одной без другой и быть не может. У тебя история необыкновенная. Целая жизнь нужна, чтоб рассказать. Даже две жизни – твоя и моя.
И молвил он:
– Не повод для печали,
Что страсть утолена – едва надкушен
Рожок вселенской сахарной спирали.
Знай: чувства, что дыханье нам спирали,
Вернутся через тысячи продушин.
У. Б. Йейтс
Июнь 2001 г.
ГОВОРЯТ, ИРЛАНДИЯ – ЭТО ее мифы. Фейри и компания населили Изумрудный остров задолго до появления англичан – и даже святого Патрика. Мой дед, Оэн Галлахер, высоко ставил миф и мне свое пристрастие передал. Это правильно, ибо в легендах и сказках живут наши предки, наша культура, наши хроники. Из воспоминаний создаются истории, а если не создаются – неминуемо теряются. Исчезнут истории – исчезнут и люди. Я лично помешалась на историях еще ребенком – непременно мне надо было знать о моих предках. Может, потому, что с малолетства несла бремя тяжелой утраты, а может, виной был страх: однажды я тоже уйду, а никто и не вспомнит, что я вообще жила. Я исчезну для мира. Жизнь продолжится, мир отряхнется от тех, кто умер, заменит старое на новое. Настоящая трагедия, да и только. О человеке должны помнить – и о том, как началась его жизнь, и о том, как она завершилась. Неправильно, если не помнят.
Оэн родился в графстве Литрим в 1915 году, за девять месяцев до Пасхального восстания, навсегда изменившего Ирландию. Его отец и мать (мои прадед и прабабка) погибли; Оэн осиротел прежде, чем узнал родительскую любовь. В этом мы с ним похожи; его утрата как бы перелилась в мою, моя трагедия стала его трагедией. Ибо я потеряла родителей в шесть лет; замкнутая девочка с не в меру живым воображением, я была подхвачена на ветру Оэном. Он спас меня; он меня вырастил. Когда слов во мне накопилось в устрашающем избытке, Оэн просто дал мне ручку и бумагу.
– Не можешь высказать – напиши, Энни. Напиши их все, свои слова. Пристрой их получше.
Так я и сделала.
Впрочем, эта история не похожа на прежние – а я их немало создала. Ибо я собираюсь поведать историю моей семьи, вплетенную в ткань моего прошлого, протравленную в моей ДНК, опалившую мне память. Началось всё – если начало вообще можно вычленить – с дедушкиной смерти.
* * *
– У меня в столе есть ящичек, он на замок закрывается, – сказал дедушка.
– Знаю, – поддразнила я. Будто когда-либо пыталась подобрать к замку отмычку. На самом деле я про этот ящичек в первый раз слышала. Я уже давно перебралась в отдельную квартиру из дедушкиной, что помещалась в особняке из песчаника, расположенном в одном из самых престижных районов Бруклина. И я уже давно называла дедушку просто по имени, Оэн, и не совала свой взрослый нос в его потайные ящички.
– Ключ у меня в кармане для часов, – продолжал Оэн. – Да, вот этот, самый маленький. Действуй.
Я открыла ящичек, извлекла содержимое – пухлый конверт из коричневой бумаги и шкатулку с письмами. Их, наверно, была не одна сотня, причем все аккуратно распределены по пачкам. На миг я задумалась, почему ни одно письмо не вскрыто. На каждом стояла дата, только и всего.
– Давай сюда конверт, – сказал Оэн, не поднимаясь с подушки.
За последний месяц он страшно ослабел, он теперь почти всё время был в постели.
Оставив шкатулку, я села к его изголовью. Вскрыла конверт, перевернула. Посыпались реликвии – несколько фотографий, блокнот в кожаной обложке. Последней выпала медная пуговица, совсем гладкая от времени. Ее-то я и взяла, взвесила в ладони. Безделушка, что и говорить.
