Сегодня стало модным чернить прошлое. Видимо, потому, что в нынешней российской жизни особо хвалиться нечем. Находятся ловкачи, пытающиеся переписать историю.
Получается так, что у нас вроде и нет прошлого. Все будто началось с «колбасной революции» 1991 года. Даже Вторую мировую войну вроде бы выиграли без нас американцы и англичане. Ничего у нас нет за спиной. Пустота. Порвалась связь времен.
К сожалению, мы всегда предпочитали разрушать и начинать заново. Приезжаешь, к примеру, во Францию, и показывают тебе в деревне постройки XV–XVI веков. К ним добавляют, пристраивают. Или другой пример: на одной площади города стоит памятник Наполеону, на другой – недалеко – Робеспьеру. Это история. Там все время происходит наращивание к существующим материальной и культурной базам.
Мне кажется, преимущество европейских государств перед нами заключается не только в том, что там хорошие дороги и меньше дураков, но и в том, что они бережно относятся к своему прошлому и учатся на своих ошибках, стараясь их не повторять.
В России страшные войны, пожары разрушали все. Сколько горела, например, Москва! А сколько мы разрушили сами! Пели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…» Сейчас тоже идем по пути разрушения того, что было создано в течение XX века народами Советского Союза и чем могли бы гордиться грядущие поколения.
Разрушается не только экономика, но и культура, наша память, наша история. Делается это сознательно, чтобы на Руси остались одни Иваны, не помнящие родства.
Сейчас, как никогда, назрела необходимость соединить поколения российских людей, восстановить связь времен. Мои воспоминания – одна из попыток содействовать этому воссоединению.
Я расскажу о времени, в котором я жил, – времени надежд и тревог, о своей стране, где я родился и вырос, а также об иллюзиях и разочарованиях, об ощущениях очевидца и участника событий, порой загадочных и страшных.
Я не придерживаюсь взгляда людей, считающих, что «история учит тому, что ничему не учит». Надо хорошо знать свое прошлое, чтобы правильно оценивать настоящее и видеть будущее.
Хочу надеяться, что моя книга поможет в этом ее читателю.
Было это через год после событий девяносто первого. Один историк, очень вежливый и очень настойчивый, просил меня о встрече. Хотел, чтобы я рассказал: испугался ли, когда стал безработным, не собирался ли паче чаяния наложить на себя руки? Ведь было мне в ту пору пятьдесят с лишним лет.
Я отказался от встречи. Время для таких бесед тогда еще не созрело. Да и поймут ли там, в Стране восходящего солнца (историк был японцем), нашу российскую грусть? Он изучал жизнь самураев и, как выяснилось, хотел сравнить поведение в критических ситуациях самураев и функционеров КПСС после запрета Коммунистической партии.
Моменту, когда я очутился не у дел, предшествовали столь грандиозные события, происходившие в стране, что мое собственное положение не представлялось чрезмерно драматичным.
Правда, тот прошедший год не был для меня безмятежным: бесконечные допросы, обыски дома и в рабочем кабинете, необходимость информировать обо всех моих выездах из Москвы.
Но вот я свободен… Сняты все обвинения и обязательства. Новые знакомые спрашивают осторожно: «Так это вы – последний секретарь?» – «Да, я. Последний первый секретарь Московского горкома партии».
В слове «последний» есть что-то мистическое: последний император, последний из могикан, последний из удэге. Кстати, как там кончается один из фадеевских романов? Кажется: «Надо было жить дальше и выполнять свои служебные обязанности». А вот обязанностей у меня не стало, и службы нет.
Помыкался я недолго. В феврале 1992 года меня пригласили в акционерное общество «Инновационная компания „Панорама“», и я стал ее вице-президентом.
Тогда только начиналась «игра в президенты», которая продолжается по сию пору: куда ни кинь – всюду президенты. Полно их и в регионах с населением не более одного московского микрорайона, многочисленные президенты возглавляют и крошечные компании со штатом в полтора десятка человек. Должность «президент» и «вице-президент» придает человеку значительность в глазах обывателя.
Наше акционерное общество состояло в основном из «бывших». Нельзя сказать, что мы вершили великие дела и ворочали большими капиталами. Начало нашей деятельности положил кредит Банка РФ в сто тысяч рублей. На эти деньги особо не разгуляешься.
Размещались мы на территории трамвайного депо им. И. В. Русакова – в бывшем общежитии трамвайщиков. Прежних обитателей отселили, поскольку помещение не соответствовало санитарным нормам. Но нас все устраивало. Я вспоминаю то время с большой теплотой.
Коллектив был дружный, идей полно, желание работать огромное. В мои функции входили разработка программ, реализация проектов, расчет необходимых средств и экономической эффективности, подбор исполнителей.
Сколько всевозможных проектов мы рассмотрели! Не менее полусотни. Остановились на трех. Первый проект назывался так: «Переработка твердых материалов (в первую очередь металлов), зараженных радиоактивными нуклидами». Это была попытка решить проблему радиоактивных отходов! Был построен в городе Сосновый Бор под Санкт-Петербургом опытный комплекс переработки металла, зараженного радиоактивными нуклидами. Провели переплавку металла с третьего и второго контуров Балаковской и Чернобыльской АЭС. Комиссия Госатомнадзора дала положительное заключение – радиация отсутствовала.
Мы отлили из этого металла бокалы, наполнили их (не водой, конечно), чокнулись и отметили 1 Мая 1993 года и нашу победу. А дальше как в старинном романсе: «Боже, какими мы были наивными»… Начались бесконечные хождения в Росатомэнерго, Минатом, в НИИ к будущему «атомному» министру Адамову (потом он ратовал за ввоз в Россию радиоактивных отходов!). Ответ всюду был один: нет денег, территорий для свалки зараженного металла пока хватает, приходите лет эдак через семь – десять. Пришлось, чтоб погасить расходы, продать этот мини-металлургический завод в Эстонию для переплавки металлолома.
Был и второй проект с несколько прозаическим названием: «Производство лекарственных препаратов от диареи у скота». Что такое диарея, известно: понос. Но мало кто знает, сколько телят в России погибает от этой самой диареи.
Производство нами медикаментов было налажено на заводе, ранее производившем бактериологическое оружие. Но продать лекарство удалось только в Белоруссию. В России же сельское хозяйство находилось в большом упадке, скот погибал, но даже минимальных денег на лекарство не было.
